Ястреб халифа - [129]

Господин Ястреб застыл над развороченной каменной плитой — на самом большом куске Саид сумел заметить острые грани пентакля.

Сигила Дауда. Разбитая. Каменное дно разверзалось узкой темной прорезью — из ямы еще вился странный дымок, то ли праха, то ли еще чего. Видимо, туда провалились осколки разбитой плиты.

Справа от оскверненного надгробия лежало тело. Вернее, это была куча серого пепла — но в точной форме опрокинутого навзничь человека. В свете чудом не погасшей масляной лампы Саид ясно видел оскаленный, раззявленный в последнем крике рот. Черты лица свела такая гримаса, что любой, заглянувший в него, поклялся бы — смерть этого человека не была легкой.

От завороженного созерцания дотла сожженного трупа его отвлек странный урчащий голосок. Саида учили распознавать источник звука — от этого умения часто зависит жизнь воина. А когда он посмотрел на говорившего, его глаза вытаращились до боли: стоявший в глубокой задумчивости Тарик опирался руками на перекрестье меча с мордой тигра на рукояти. Саид разинул рот, отказываясь верить глазам и ушам. Но тигр упрямо замотал золотой мордой и снова раззявил пасть, засверкал глазами — и настырно замурчал, требуя внимания нерегиля.

Тот, наконец, очнулся от своих мыслей, и взглянул на фыркающее и бурчащее существо. Цыкнул. Тигр немедленно заткнулся, прижав уши. Тарик обернулся к Саиду:

— Ваза с тобой?

— Ага, — с облегчением закивал молодой каид, и сбросил оттягивавший ему левое плечо мешок.

Тарик поддал носком сапога человекообразную кучу праха. Та бесшумно оползла и превратилась в обычную кучу.

— Набери полную вазу и запечатай воском.

— Ага, — радостно ответил ханетта.

И, вытащив из мешка здоровенную золотую вазу с эмалевыми медальонами и хитроумной чеканкой, принялся исполнять приказ нерегиля.

…В комнате в башне наступал рассвет — неяркие лучи уже пробивались сквозь затейливую резьбу в маленьком окошке. На полу, на драном дешевом ковре лежала женщина в белой рубашке. В рассветных сумерках Айша хорошо видела рассыпавшиеся темные волосы. Женщина лежала на боку, спиной к сонному зрению. А над женщиной на коленях стоял ребенок — маленькое темноволосое существо, голенькое и тощее. И теребило за плечо:

— Мама?.. Мама?.. Мама, проснись, мама, мама…

Тело безвольно поддалось усилиям тоненьких ручек и опрокинулось на спину. Широко открытые глаза невидяще уставились в потолок.

— Мама… Мама?.. Ма-амааа!..

Айша видела, как сотрясаются в рыданиях худенькие плечи. Ребенок шмыгнул носом и утерся локотком. С беспричинной надеждой — а вдруг получится? — позвал снова:

— Мама?..

Бледный профиль Амайа-химэ еще больше заострился в смерти.

Ребенок всхлипнул снова. Головка начала медленно поворачиваться. Поворачиваться к ней, Айше. Ой, нет, только не это, я не хочу, не хочу…

Это была девочка. Сероглазая, белокожая. С острыми ушками. Ее лицо казалось странно знакомым. Через мгновение Айша поняла, почему. И дико закричала.

Это была она. Она сама. Айша смотрела в собственное залитое слезами лицо.

Вдруг комната вспыхнула страшным, нестерпимым блеском. Глаза пронзило невообразимой, чудовищной болью.

— Ааааааа!!!..

— …Проснись! Ну проснись же, Айша! Дайте сюда воды!

Холодная жидкость на лице привела ее в чувство. С опаской девушка разлепила веки — а вдруг она ослепла и в этом мире? Но нет, вот ее собственная ладонь, вот испуганное лицо Аммара.

— Ну ты и орала! Мы уж не знали, как тебя разбудить, и в ладоши хлопали, и воду лили…

И впрямь, ее рубашку впору было выжимать.

— Что это?..

Аммар проследил ее взгляд и нахмурился: между ними лежало непонятно откуда взявшееся длинное белое перо. Юноша хотел было до него дотронуться, но Айша быстро перехватила его руку. И жестом попросила отодвинуться в сторону.

На перо упал солнечный свет из рассветного двора. Волоски белого пуха заструились, как от огненного жара. И медленно, нехотя, мигая и все же рассеиваясь, исчезли. Исчезли совсем.

— Она ушла, — тихо проговорила Айша. — Да помилует Всевышний ее гневную душу. Прости меня, прародительница…

Аммар взял с подноса с фруктами маленький зеленый листик — и снял с ее щеки катящуюся крупную слезу.

— Да упокоит ее Всевышний, — мягко сказал он.

И со вздохом облегчения обнял супругу.

В зале Мехвар стояла жуткая тишина. Согласно требованиям церемониала, подданным в присутствии халифа полагалось сохранять почтительную тишину, воздерживаясь от кашля, сморкания, громкого сопения — не говоря уж о шепоте и разговорах. Но эта тишина была необычной даже для зала приемов.

Солнечный свет безмятежно переливался на сплошной позолоте и затейливой резьбе восточной стены. Под резными частыми балками навесного потолка золотился шитьем балдахин-сидилла, под котором сидел Аммар. Завесу перед троном уже подняли, дабы халиф мог видеть склонившегося перед ним.

На сером мраморе пола, прижав лоб и ладони к камню, простерся Тарик. Длинные белые рукава лежали по обе стороны от склонившегося в полном церемониальном поклоне нерегиля. Справа мялся и маялся распорядитель двора со своей палочкой черного дерева в руках.

Молчание халифа затягивалось, и все знали, по какой причине.

Перед самийа стояла тяжелая золотая ваза с сине-зелеными овальными медальонами по бокам. Горлышко ее было залито ярко-красным воском, применяемым для печатей двора эмира верующих.