Ящер страсти из бухты грусти - [48]

Стив опрокинулся на спину и попытался всем своим видом показать, что извиняется: по бокам замигали багровые всполохи — багровый был цветом его смущения. Вискозные слезы размерами с футбольный мяч набухли в уголках гигантских кошачьих глаз.

— Ты, значит, еще голоден, да?

Стив быстро перевернулся на ноги, и земля под ним задрожала.

— Ну, может, найдем тебе лошадку или что-нибудь еще, — вздохнула Молли. — Держись поближе к деревьям. — Опираясь на меч, как на палку, она повела ящера через холм. Его цвета на ходу менялись с такой скоростью, что Молли казалось — за нею движется мираж.

Тео

Пока Тео искал в сарае с инструментами мачете, в голове у него почему-то вертелись слова Карла Маркса: «Религия — опиум для народа». Из этого, значит, следует, что «опиум — религия наркомана», думал Тео. Так вот отчего ему выворачивало кишки, когда он подносил лезвие к первому жилистому стволу на своей грядке марихуаны — от раскаяния анафемы. С каждым взмахом мачете густые зеленые растения падали, точно святые великомученики, а руки Тео покрывались липкой пленкой, когда он относил падших в угол двора и швырял в общую кучу.

Через пять минут рубашка пропиталась потом, а грядка дури выглядела, как миниатюрная модель лесоповала. Разорение. Пни. Он вылил канистру керосина на кучу каннабиса, доходившую ему до пояса, вытащил зажигалку и поджег клок бумаги. «Отряхните с ног оковы своего гнета», — говорил Маркс. Вот эти растения и сопутствовавшая им привычка — его, Тео, оковы. Последние восемь лет сапог шерифа Бёртона давил ему на затылок, и эта угроза не давала ему действовать свободно, действовать правильно.

Тео швырнул горящую бумагу на кучу, и над ней вспыхнуло пламя революции. Отходя от погребального костра, он не чувствовал никакого душевного подъема, никакого дыхания свободы. Не революционный триумф — тошнотворная утрата, одиночество и вина. Иуда у подножия креста. Не удивительно, что коммунизм провалился.

Тео вошел в хижину и снял с полки в чулане коробку. Плотницким молотком он дробил свою коллекцию кальянов в шрапнель, когда с ранчо донеслись автоматные очереди.

Игнасио и Мигель

Игнасио лежал в тенечке за металлическим ангаром и курил сигаретку, а Мигель трудился внутри — стряпал из химикатов кристаллы метамфетамина. На электрических горелках кипели реторты размером с баскетбольные мячи, пары по стеклянным трубкам уходили в вентиляцию.

Мигель был жилист и приземист: всего тридцати лет от роду, но морщины и неизменно мрачное выражение лица старили его до пятидесяти. Игнасио же было всего двадцать — толстенький мачо, опьяненный собственным успехом и крутизной, убежденный, что впереди его ждет должность нового крестного отца мексиканской мафии. Полгода назад они вместе пересекли границу — их нелегально перевел подонок-койот именно для того, чем они и занимались сейчас. Каким же славным оказалось это занятие. Лабораторию прикрывал большой и важный шериф, поэтому здесь никогда не устраивали облав, им ни разу не пришлось спешно сворачивать дела, как другим лабораториям в Калифорнии, или клеить ноги через границу и ждать, пока горизонт не очистится. Всего лишь полгода, а Мигель уже отправил домой столько денег, что жене хватило на ранчо в Мичоакане; Игнасио же ездил на пижонском «додже»-вседорожнике и разгуливал в сапогах крокодиловой кожи от Тони Ламы за пятьсот долларов. И все это — за восемь часов работы в день, поскольку они были одной из трех бригад, обслуживавших лабораторию круглосуточно. И не нужно бояться, что тебя тормознут на дороге с грузом, потому что важный шериф каждые несколько дней присылает гринго на микроавтобусе — тот оставляет припасы и забирает готовый товар.

— Гаси сигарету, cabrone![16] — крикнул Мигель. — Хочешь, чтоб мы на воздух взлетели?

Игнасио презрительно фыркнул и щелчком отправил сигарету на пастбище.

— Ты слишком много переживаешь, Мигель. — Игнасио уже осточертело нытье товарища: тот постоянно скучал по семье, боялся, что их поймают, никогда не знал, правильно ли составлена смесь. Когда старший не работал, он предавался тоскливым размышлениям, и тогда никакими словами его не утешить, никакими деньгами не удовлетворить.

Мигель возник в дверном проеме и навис над Игнасио:

— Чувствуешь?

— Что? — Игнасио потянулся к АК-47, прислоненному к стенке ангара. — Что такое?

Мигель не спускал глаз с противоположного конца пастбища, но, казалось, ничего не видел.

— Не знаю.

— Ерунда. Ты слишком переживаешь.

Мигель зашагал по пастбищу к деревьям.

— Нужно сходить посмотреть. Покарауль печку.

Игнасио встал и поддернул ремень с серебряными заклепками, на который свисало пузо.

— Не хочу я твою печку караулить. Охранник тут я. Сам сиди здесь и карауль свою печку.

Но Мигель уже шагал вверх по склону, не оглядываясь. Игнасио снова уселся и вытащил из кармашка кожаного жилета следующую сигарету.

— Loco[17], — пробормотал он себе под нос, закуривая.

Подымил он несколько минут, мечтая о том времени, когда сам будет заправлять всей операцией, и строя соответствующие планы. А докурив, забеспокоился о напарнике. Чтобы лучше видеть окрестности, Игнасио встал, но за гребнем холма, где исчез Мигель, ничего не было видно.