Ярость - [4]

– Если только это подделка! – раздраженно прорычал Владимир Львович. – Откуда в музее… ладно, хорошо, не в музее, у покойного артиста могла оказаться фальшивка? А? Подумай сам! И это в какие годы! Конец шестидесятых! Тогда матрешку иностранцам боялись нарисовать, а тут такое дело! Послушай, а этот Верещагин, он что, действительно так хорош и столько стоит? Я чего-то такого и не помню.

Тропинин внимательно посмотрел на удивленного Владимира Львовича и понял – тот не врет. «А ведь действительно не знает, самодовольный осел», – подумал он, застегивая папку и допивая понравившееся вино.

– Подведешь ты меня под монастырь с этими картинами, – мрачно сказал Сидич.

– Василий Верещагин, – наставительно произнес Тропинин, – это гениальный живописец, работы которого находятся во всех крупнейших коллекциях русского искусства.

– Вот как! – насмешливо передразнил его Владимир Львович. – Напугал ежа голой жопой. А я думал, он так, барахло. Ну, тогда ладно, если живописец, придется напрячься. Лети в свою Францию и ни о чем не беспокойся. Все это мелочи. Через три дня твой гениальный Верещагин исчезнет из бумаг музея, как старик Хоттабыч. Можешь мне поверить, это в наших силах. Ну а эксперты, ты сам знаешь, хоть они и продажные шкуры, но многие вопросы теперь даже за деньги не решить.

Когда Бучаков распрощался и ушел, Владимир Львович пригласил Тропинина в дом.

– Будем считать, что с твоей проблемой мы уже покончили, – тяжело дыша, заявил он, поднимаясь позади гостя по старинной скрипучей лестнице. – У тебя еще есть минутка? Тогда давай я тебе расскажу и о моих делах.

Услышав словосочетание «о моих делах», Тропинин улыбнулся. Они были знакомы уже не один год, и Виктор прекрасно знал, что за этим «о моих делах» у матерого аппаратчика Сидича всегда стоит головоломная комбинация, хитроумнейший план, а иногда и сложное театрализованное действо со множеством актеров и статистов, героями, злодеями и целым ворохом сопутствующей бутафории. Такая уж у него работа, если это можно назвать работой. Виктор еще раз взглянул на часы и установил, что до начала регистрации на его рейс остается два часа. Огромный, сопящий, похожий на медведя Сидич влажно дышал ему в спину. На втором этаже особняка размещался кабинет, который соединялся смежными дверями с обшитой дубом библиотекой. Когда они туда добрались, Владимир Львович заглянул в библиотеку и, убедившись, что в ней никого нет, пригласил Виктора в кабинет.

– Здесь нам никто не помешает, располагайся.

Владимир Львович плотно прикрыл массивную дверь и, переваливаясь с ноги на ногу, проследовал к письменному столу.

– Ты сейчас нечасто бываешь дома, нет-нет, я понимаю, такие у тебя дела, но и у меня дел по горло. У нас тут, знаешь ли, у многих задницы начинают гореть. Выборы прошли еще весной, но до сих пор идет великое брожение умов и шатание стульев, каждый старается как может, но в воздухе уже пахнет мочой. Многие просто ссутся от страха. Ты, конечно, далек от всего этого, ты весь в искусстве, но мне сейчас не дает покоя одно, как ты выражаешься, «щекотливое дело», вот о нем я с тобой и хочу поговорить. Думаю, ты сможешь помочь.

Войдя в просторный кабинет, Виктор осмотрелся, и его лицо расплылось в довольной улыбке. На одной из стен висела примечательная живописная картина. Посреди искрящегося яркими красками цветущего летнего луга стоял утопающий в траве черный «мерседес», блестящая лаком дверца машины была распахнута, а за рулем с сигареткой в руке сидела смазливая русская красавица в шитом серебром сарафане, кокошнике, с русой косой до пояса и ярко накрашенными губами. Вокруг машины беззаботно скакали козлята и копошились пугливые зайчики, а на переднем плане в поклоне гнули спины похожие на усталых хоббитов азиатские гастарбайтеры.

– Видишь, приобщаюсь к прекрасному, все твоими стараниями, – услышал Виктор хрипловатый голос Сидича. – Сперва думал на чердак ее отправить, но теперь даже привык. Хотел только попросить этих братьев-художников дорисовать Варе «макаров» в руку.

– А Варя – кто?

– Я так эту бабу называю, напоминает мне одну подругу молодости, была такая Варя Лидина.

– А «макаров» ей зачем?

– Чтобы узкоглазым грозила.

– Хорошая работа. Она и без пистолета хороша, – удовлетворенно заверил Виктор. – Сейчас Близнецы уже подхалтуривают, торопятся, но это еще одна из их ранних. Скоро больших денег будет стоить.

– Денег! – насмешливо фыркнул Владимир Львович. – Витя, очнись! Ты на своем современном искусстве больших денег не заработаешь. Я тебе давно говорю: что ты с этим мусором возишься? Выставки, художники – хлам все это, баловство, так, на даче повесить, людей посмешить. Половина моих друзей вообще не покупает твоих художников только потому, что их картины стоят смешные деньги. Ну что это за суммы – пять, десять, двадцать? Никто и не хочет возиться. Чтобы заработать большие деньги, нужны другие числительные, с большим количеством нулей.

Виктор развалился на скрипнувшем прохладной кожей диване и, мечтательно глядя на Варю, заявил:

– Деньги придут. Все развивается витками, от ноля до бесконечности. Ты думаешь, почему этот Верещагин сейчас стоит миллионы? Что он, самый лучший рисовальщик того времени? Ничего подобного, были и лучше. Просто он во всех коллекциях, он описан критикой и канонизирован историей искусств, а потому не имеет теперь верхнего предела, и его цена будет только расти. Или хоть возьми картины бородачей-шестидесятников. На них сейчас бешеный спрос. Пока они жили в застойное время, нищие и оборванные, о них все ноги вытирали, и можно было их искусство скупать за копейки, за бутылку водки. Сейчас, когда прошло тридцать лет и почти все они померли, их картины стоят по двести пятьдесят тысяч фунтов. То же самое будет и с моими художниками. Вот посмотришь. Шелуха со временем отсеется. А для того, чтобы подобное произошло, нужно именно сейчас ежедневно вымывать из грязи никому не известные имена. Я делаю это потому, что уверен – часть из них через несколько лет сможет конкурировать на мировом рынке, а на единицах впоследствии можно будет сделать по-настоящему большие деньги…