Ярославичи - [45]
Пертома была торговым селом. Лен, лес, полотна, мясо и масло — вот главный продукт, производимый местными жителями. Издревле здесь было развито скотоводство, чему способствовали луговые угодья, богатые душистыми и сочными кормовыми травами.
Село торговало и овсом — корм лошадей, бывших в те времена да и в нашу эпоху до тридцатых годов не только главной тягловой силой, но и основным гужевым видом транспорта.
Пошехонцы ходили обозами на «ярмонки» в Ярославль и Ростов, торжище которого долгое время было одним из крупнейших в России. Многие тысячи голов скота размещались вдоль берегов необъятного «тинного моря», озера Неро, оглашая окрестности ревом, ржаньем, блеяньем и другими криками, издаваемыми привезенной на продажу живностью.
Были и свои, пошехонские «ярмонки» в селении, когда на продажу выставлялось все, что производилось в этом краю: бондарные, скорнячные, кузнечные, гончарные и прочие изделия, а также товары рукодельниц. Особенно славились по стране пряхи своими холстами, готовили их в течение целого года, несли на продажу кусками, каждый кусок в пятнадцать аршин длиной. На ярмарках, проводившихся во многих пошехонских селениях, продавались десятки тысяч кусков суровых и белых полотен, сотканных на старинных кроснах обитательницами сел, слобод, деревень, погостов.
По старым топографическим описаниям, в конце XVIII века тут было около тысячи двухсот различных населенных пунктов, включая сюда усадьбы в один или несколько домов, носивших название «сельцо».
Пертома стала зваться Пошехоньем после того, как Петр Первый для удобства управления разделил Россию на одиннадцать губерний и пятьдесят уездов. Стала Пертома городом, но заштатным, без уезда. Екатерина Вторая придала ей статут уездного, с гербом, в который входил и медведь с секирой — символ могущества ярославского.
Медведь и нынче не только символ для пошехонцев. Тогда же в пути, в непритязательно-доверительном разговоре, одна из общительных жительниц Пошехонья, расхваливая свое лесное Гаютино, лежащее рядом с Вологодской землей, взялась уверять, что и теперь не раз встречала медведя в лесу.
— Он от людей обноковенно уходит. Не помню случая, чтобы когда человека задрал, только не нужно бежать. Стой тихо, он сам уйдет. Коров двух-трех иной раз, случается, задирает за лето. Это бывает, а чтобы на человека... Одни браконьеры, баят, мол, зверя убили, что шел на них на дыбах. Он на дыбы-то встает, когда его растревожат. А ты не трожь его, и он не тронет. — И смотрела осуждающе, круглолицая, «белотельная», настоящая ярославна, о которых говорили когда-то в шутку, что они извели три пуда мыла, заботясь смыть родимое пятнышко.
И верно, белы лицом настоящие ярославны, думала я, глядя на женщину, продолжавшую уверять, что подлее нет народа, чем браконьеры. Как выследят косолапого, так ставят петлю. А тогда убить его без труда, без всякой угрозы для жизни...
— Зверь тот нападает, какой голоден, а у этих какая-то жадеба к убийству. Не то чтобы сами умирали от голода или нуждались в чем. Теперь бедных нет, у кажного книжка. У иных большие тысячи на книжках лежат...
Соседи кивали, слушая: что верно — то верно, бедных нет.
Соглашались и с тем, что лоси стали почти ручные. Пасутся возле деревни, заходят на улицы, совсем не боятся людей. А что касается лесников, те жалятся: все молодые посадки сжирают. Как только деревце дорастет до лосиной морды, они верхушку его срезают будто косой...
Узнала в дороге и о том, что в Гаютине русские печки лепили из глины. И были они прочны не менее, чем кирпичные. Искусство было такое. Теперь никакого печника не найдешь, ищи днем с огнем. Старики печники большей частью вымерли, последние подбираются. Молодежь считает зазорной, грязной такую работу. Да и зачем она им? В новых домах русских печей не ставят, на газ, на электричество перешли...
Попутчица жила не в самом Гаютине, а в деревне, входящей в состав гаютинского колхоза «Россия». Жаловалась, что там, как, впрочем, и в других деревнях той части России, которая нынче зовется Нечерноземьем, особенно остро дает себя чувствовать проблема невест. Как школу кончат, так в город. Гаютинская попутчица так расхваливала свой край, что только, казалось, и жить там и наслаждаться природой, пока еще сохраняющей первозданную чистоту.
А редко ведь это, думалось мне. Чаще всего говорят о таких отдаленных местах — дыра.
— Как вы к себе добираетесь? — спросила я.
— Автобусом. Нынче они регулярно ходят. Вот с рыбинского сойду и на гаютинский сяду. А там всего километров пять. Зима нынче теплая, пройтись одно удовольствие. А как же раньше-то на базары ходили? Нагрузишься кринками с молоком, поставишь их в кошели, по четыре спереди да по четыре сзади. Иной раз не пять, а все десять верст отшагаешь.
— И ты, что ль, ходила? — усомнился попутчик, который вез гостинцы родителям.
— Махонькая была, а и я ходила. С матушкой, с тетками. Помню все, как сейчас. Налоги были тогда, ай забыл? Все несли на базар. Ты нынче-то вон с базару несешь. За всем в магазин идешь... — кивнула, посмеиваясь, на рюкзачок. — А вы приезжайте к нам летом, — она перегнулась ко мне через проход и, не обращая больше внимания на моего соседа, снова начала нахваливать грибные леса и клюквенные болота. — И молочка парного попьете вволюшку, у нас коров не в пример другим, уж через дом-то у каждой семьи корова и телочка. Ну, может быть, через два. Старух много стало, с кормами им затруднение, они посдавали коров.
В данной работе рассматривается проблема роли ислама в зонах конфликтов (так называемых «горячих точках») тех регионов СНГ, где компактно проживают мусульмане. Подобную тему нельзя не считать актуальной, так как на территории СНГ большинство региональных войн произошло, именно, в мусульманских районах. Делается попытка осмысления ситуации в зонах конфликтов на территории СНГ (в том числе и потенциальных), где ислам являлся важной составляющей идеологии одной из противоборствующих сторон.
Меньше чем через десять лет наша планета изменится до не узнаваемости. Пенсионеры, накопившие солидный капитал, и средний класс из Индии и Китая будут определять развитие мирового потребительского рынка, в Африке произойдет промышленная революция, в списках богатейших людей женщины обойдут мужчин, на заводах роботов будет больше, чем рабочих, а главными проблемами человечества станут изменение климата и доступ к чистой воде. Профессор Школы бизнеса Уортона Мауро Гильен, признанный эксперт в области тенденций мирового рынка, считает, что единственный способ понять глобальные преобразования – это мыслить нестандартно.
Годы Первой мировой войны стали временем глобальных перемен: изменились не только политический и социальный уклад многих стран, но и общественное сознание, восприятие исторического времени, характерные для XIX века. Война в значительной мере стала кульминацией кризиса, вызванного столкновением традиционной культуры и нарождающейся культуры модерна. В своей фундаментальной монографии историк В. Аксенов показывает, как этот кризис проявился на уровне массовых настроений в России. Автор анализирует патриотические идеи, массовые акции, визуальные образы, религиозную и политическую символику, крестьянский дискурс, письменную городскую культуру, фобии, слухи и связанные с ними эмоции.
Водка — один из неофициальных символов России, напиток, без которого нас невозможно представить и еще сложнее понять. А еще это многомиллиардный и невероятно рентабельный бизнес. Где деньги — там кровь, власть, головокружительные взлеты и падения и, конечно же, тишина. Эта книга нарушает молчание вокруг сверхприбыльных активов и знакомых каждому торговых марок. Журналист Денис Пузырев проследил социальную, экономическую и политическую историю водки после распада СССР. Почему самая известная в мире водка — «Столичная» — уже не русская? Что стало с Владимиром Довганем? Как связаны Владислав Сурков, первый Майдан и «Путинка»? Удалось ли перекрыть поставки контрафактной водки при Путине? Как его ближайший друг подмял под себя рынок? Сколько людей полегло в битвах за спиртзаводы? «Новейшая история России в 14 бутылках водки» открывает глаза на события последних тридцати лет с неожиданной и будоражащей перспективы.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.
Расстояния на Чукотке велики, пейзажи разнообразны, деятельность и интересы людей, осваивающих ее, многосторонни. Книга Б. Василевского соединяет все это в цельную картину современного облика Севера.