Ярославичи - [43]
Мы поменялись ролями: расспрашивать стала я — откуда у него идет эта простота общения, доверительность, внимание к посетителю? Характерное оканье выдавало в нем ярославца. И действительно, Викторов оказался ярославичем. Родители его, сельские учителя, работавшие в одной из шестисот шестидесяти трех попавших в зону затопления Рыбинским водохранилищем деревень, перебрались в село Арефино Рыбинского района, где продолжали работать.
В этом селении и родился в большой и дружной семье предпоследний, третий ребенок, нареченный Дмитрием.
Вот оно, налицо преимущество больших семей и умное воспитание: такт, простота, отсутствие бюрократизма. Все дети выросли серьезными, толковыми людьми, хорошими специалистами, каждый на своем участке жизни.
Дмитрий после школы избрал профессию агронома, окончил в Костроме институт, стал работать на трудной своей Ярославской земле.
— В Угличском районе посевные площади велики, занимают второе после Переславского место. Шестьдесят тысяч гектаров пашни. А людей и маловато, — рассказывал он о своем районе. — Но, пожалуй, еще труднее проблема дорожная. Колхозы нынче сами пытаются строить, да не у всех хватает силенок. Машинами обеспечены. Только работать на них, случается, некому. Есть, скажем, один из колхозов, где пашни более полутора тысяч гектаров и только семь механизаторов на все и про все. Говорят иногда: «Ликвидируйте это хозяйство, и вся недолга!» Ликвидировать проще всего, — рассуждал председатель райисполкома. — А после как его поднимать? Ведь и в жизни человека бывают и подъемы и спады. Сколько раз сжигали Москву! В Угличе свирепствовала орда, зверствовали польско-литовские интервенты, а они — и Москва, и Углич — возрождались, становились крепче, красивее. Надо думать, помогать на местах искать пути возрождения хозяйства, а не ликвидировать его. Путь наименьшего сопротивления опасен, зыбок — рождает безразличие и расточительную небрежность. Вообще-то мало получали капитальных вложений, особенно окраинные хозяйства...
Одно из важнейших направлений сельского хозяйства района — производство молока. Его поставляют на крупнейший в стране маслодельно-сыродельный завод — на производственную базу научного института, на другие предприятия пищевой промышленности.
— Мышкин тоже к нам возит, — говорил председатель. — Издавна славится молоко ярославских коров — жирное и густое, как сливки.
— Хорошее стадо в районе? — спросила Викторова.
— Неплохое. Наша, ярославская порода. Вы о ней слышали?
Тут я и прерву разговор с председателем райисполкома, хотя он еще продолжался и касался многих проблем хозяйственной жизни района. Дело в том, что знакомство с ярославской породой скота, одной из лучших в нашей стране, входило в мои творческие планы. Да и сами проблемы которые мы обсуждали, неоднократно возникали предо мной во время поездок по Ярославской земле в практическом их выражении. Им посвящены более обстоятельные очерки, в том числе и о ярославской породе скота. И все же, прежде чем познакомить читателя с одним из лучших хозяйств Ярославской области, которое много лет занимается разведением племенного скота, расскажу о встречах в одном из отдаленных районов области — Пошехонском — родине пошехонского сыра, восполнив этим недосказанное в беседах с Дмитрием Владимировичем Викторовым.
Только хочу предупредить, поездка эта состоялась раньше, а конце зимы 1982 года.
Пошехонская сторона
В городок Пошехонье-Володарск я приехала в конце зимы. Лежал он уютный, притихший, закутанный в толстую снежную шубу. Белыми взбитыми перинами были устланы двухскатные крыши деревянных домов. Вдоль улиц, подобно защитным валам, тянулись сугробы, и в них глубоко увязали голые, с тонкими ветками, деревца. А сами прямые улицы лучами вливались в центральную площадь, обширный полукруг которой, в свою очередь, упирался в широкую реку Согожу, тоже застланную сверкающим покрывалом.
И от этого широкого белого пространства, от крыш, от сугробов, от раскатанных машинами чистых дорог исходил всепроникающий живительный свет предвесенней поры, с ее веселым звоном капелей, застывающих на солнечных скосах крыш бахромой хрустально-прозрачных сосулек.
На площади, подновленные заботливыми хозяевами города, обосновались старинные торговые ряды, с их чередой полукруглых арок, хранящие свое первоначальное назначение. Хотя и тесноваты стали магазины бывших Шалаевых, Дубовых и Кисляткиных, богатейших купцов торгового Пошехонья, однако исправно работали по сей день, и с утра к ним шествовали толстенькие, укутанные в шали и шубы старушки с бидончиками и матерчатыми сумками, сшитыми в заботливый свой досуг из не знающего сносу холщового полотенца или из какого другого уцелевшего лоскута. Позже, после занятий, по магазинам ходили подростки, тоже с бидончиками, но уже с современными сумками в клеймах и разных спортивных надписях.
Деревенских жительниц сразу можно было отличить по особой, напоминающей качание маятника, походке и широкому маху рук, по старинному крою одежды типа нагольного полушубка. Пошехонский уезд был когда-то известен в России портными-швецами, ходившими по деревням со своими огромными ножницами, наперстками и особыми приспособлениями для ручного шитья. Из века в век повторялся фасон, удобный и в повседневной носке и особенно в пути. На площади у рядов стояли машины. И грузовые, и легковые различных марок, вплоть до сверкающих лаком «Волг».
Годы Первой мировой войны стали временем глобальных перемен: изменились не только политический и социальный уклад многих стран, но и общественное сознание, восприятие исторического времени, характерные для XIX века. Война в значительной мере стала кульминацией кризиса, вызванного столкновением традиционной культуры и нарождающейся культуры модерна. В своей фундаментальной монографии историк В. Аксенов показывает, как этот кризис проявился на уровне массовых настроений в России. Автор анализирует патриотические идеи, массовые акции, визуальные образы, религиозную и политическую символику, крестьянский дискурс, письменную городскую культуру, фобии, слухи и связанные с ними эмоции.
В монографии осуществлен анализ роли и значения современной медиасреды в воспроизводстве и трансляции мифов о прошлом. Впервые комплексно исследованы основополагающие практики конструирования социальных мифов в современных масс-медиа и исследованы особенности и механизмы их воздействия на общественное сознание, масштаб их вляиния на коммеморативное пространство. Проведен контент-анализ содержания нарративов медиасреды на предмет функционирования в ней мифов различного смыслового наполнения. Выявлены философские основания конструктивного потенциала мифов о прошлом и оценены возможности их использования в политической сфере.
Водка — один из неофициальных символов России, напиток, без которого нас невозможно представить и еще сложнее понять. А еще это многомиллиардный и невероятно рентабельный бизнес. Где деньги — там кровь, власть, головокружительные взлеты и падения и, конечно же, тишина. Эта книга нарушает молчание вокруг сверхприбыльных активов и знакомых каждому торговых марок. Журналист Денис Пузырев проследил социальную, экономическую и политическую историю водки после распада СССР. Почему самая известная в мире водка — «Столичная» — уже не русская? Что стало с Владимиром Довганем? Как связаны Владислав Сурков, первый Майдан и «Путинка»? Удалось ли перекрыть поставки контрафактной водки при Путине? Как его ближайший друг подмял под себя рынок? Сколько людей полегло в битвах за спиртзаводы? «Новейшая история России в 14 бутылках водки» открывает глаза на события последних тридцати лет с неожиданной и будоражащей перспективы.
Книга о том, как всё — от живого существа до государства — приспосабливается к действительности и как эту действительность меняет. Автор показывает это на собственном примере, рассказывая об ощущениях россиянина в Болгарии. Книга получила премию на конкурсе Международного союза писателей имени Святых Кирилла и Мефодия «Славянское слово — 2017». Автор награжден медалью имени патриарха болгарской литературы Ивана Вазова.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.
Расстояния на Чукотке велики, пейзажи разнообразны, деятельность и интересы людей, осваивающих ее, многосторонни. Книга Б. Василевского соединяет все это в цельную картину современного облика Севера.