Ярмарка - [51]

У окна на большой, старинной деревянной кровати лежал старик и читал газету.

Ему показалось, что старик сейчас кликнет парней и они начнут его бить гантелями и, может быть, даже полосовать бритвой, и он поспешно закрыл глаза, притворяясь спящим.

Теперь ему показалось, что все это ему приснилось.

Он тихонько приоткрыл веки и, как на экране, увидел, что парень, махавший гантелями, уже одетый сидит на раскладушке и бреется, а тот, кто раньше брился, уже орудует ложкой за столом, третий же, позавтракав, стоит у зеркального шифоньера и повязывает галстук, а старик все читал газету.

Вчерашняя Стелла лежала рядом и спала тихо, как мотылек.

Он опять закрыл глаза, притворяясь спящим, и еще твердо не уяснил себе — снится это ему или не снится.

Через какое-то время он снова осторожно глянул. Парней уже не было.

Зато появился мальчик, прыгавший через веревочку, в углу в коляске плакал ребенок, и пожилая женщина сунула ему в рот соску, и сначала он захлебывался, а потом затих.

А старик глядел поверх газеты бессонными глазами, и казалось, так сидел всю ночь и через тьму тоже глядел на него.

Тогда он решил: «Эх, была не была!», вскочил с постели и тоже стал приседать в физзарядке. Старик молчаливо следил за его манипуляциями. Мальчик продолжал прыгать через веревочку. Женщина убаюкивала ребенка.

Было уже совсем светло, солнечно. Гудели гудки близких заводов. Он тихонечко разбудил девушку.

— Мне в вечернюю, — не открывая глаз, прошептала она, улыбнулась и снова заснула.

Старик слез с кровати. Он был совсем одетый, в защитном кительке и белых бурочках, и, когда встал на ноги, оказался крепеньким, носатым старичишкой, с плоской, как гриб, головой и глубоко ушедшими в лоб журавлиными глазками.

— Сообразим? — строго спросил он.

Гость дал деньги, и мальчик был снаряжен к какому-то «дяде Агафону». Он взял самокат и поехал из комнаты по коридору и скоро притащил откуда-то запечатанную пол-литру, женщина принесла чугун вареной картошки и селедку. Они сели за стол.

— За то, чтобы хуже не было, — сказал старичишка и опрокинул стопочку. Он со вкусом пил и со вкусом ел, и совсем разохотился, с наслаждением вдыхая это праздничное утро.

Когда они допили бутылку и съели картошку, старичишка сказал женщине:

— Ну что ж, пойдем, их дело молодое, — и, захватив газету, он вышел, женщина с ребенком тоже ушла.

Девушка продолжала спать.

Кто она им была — дочь, племянница или жиличка? Этого он не знал.

Осиное гнездо

Был жаркий летний день. Я сидел в старом, запущенном парке на берегу моря, в тени, на скамейке, когда внимание мое привлек аэродромный гул жужжащих ос. Где-то поблизости было гнездо.

Ярко светило полуденное солнце, шумел и сверкал старый парк, и сквозь листву, сквозь высокие травы, сквозь свет и тени, со всех сторон по каким-то своим траекториям, с тяжелым гудением перегруженных бомбовозов летали осы, будто не с нектаром, цветочной пыльцой, а с грузом пороха, динамита, яда.

Они летели в несколько этажей, напружинив усики-антенны на настроенную волну. И ни разу, никогда и ни за что, во веки веков не сталкиваясь в воздухе.

Я проследил их полет. Все они стремились к развалинам старой стены, сложенной из ноздреватого, осыпающегося желтого от времени камня «дикаря», и, покружившись, пикировали на узкий каменный выступ у черной, круглой, как ствол ружья, летки гнезда.

Оса, как штурмовик, садилась на брюхо и, еще жужжа всеми моторами, разворачивалась на сто восемьдесят градусов и лишь потом, сложив крылышки и подобрав тонкие ножки, как-то униженно, задом вползала в свой темный, в свой первобытный, каменно-пещерный город. И тотчас на освободившуюся посадочную полосу садилась другая, третья, пятая, десятая, ножками пропихивая друг дружку в гнездо, беспрерывно, цепью, как на хорошо отлаженном аэродроме, словно там, внутри, отражаясь на локаторе.

Что же там происходило? Кому они отдавали сладкую добычу? Своим деткам — малым оскам, своей старой маме — заслуженной осе, или сеньору, сюзерену, осе-барону, отбиравшему все до последней капли, до последней пылинки, прилипшей к усикам, и пинком выгонявшему их назад, на вечный полет и добычу?

Есть, очевидно, у них там, в злой, жужжащей темной глубине гнезда, своя камарилья, свои маршалы, фавориты, дипломаты, шпионы, палачи и философы-теоретики, все объясняющие и все оправдывающие, есть, наверное, воры и сыщики, комедианты, меценаты, непонятые и непризнанные гении, все, наверное, есть, по-своему, по-осиному.

Я стоял у каменных развалин и слушал тревожное, разнообразно-жадное, жуткое жужжание осиного гнезда.

Может, это у них там была война, бунт, всеобщая забастовка, а может, это было обыкновенное мирно-созидательное осиное гудение. И рождались маленькие осочки, хоть и совсем крошечные, но остро, тонко жалящие и звеневшие: «Пи-и-ить!.. Е-есть!.. Жи-и-ить!» И умирали старые осы-ветераны от перегрузки, от разрыва столько налетавшего сердца.

А может, это был гул искупительной молитвы? Кто его знает. Я не умею разбираться в осином жужжании.

Арбат

В один из первых мартовских дней 1953 года, в ранний оттепельный вечер, когда солнце еще окрашивало соборный шпиль высотного здания Министерства иностранных дел, на Арбате, у диетического магазина, гражданин в старой черной шляпе и пенсне, прислонившись к стене дома, кричал: