Ярмарка любовников - [37]

Он заметил, что почти полулежал на ней. Его лицо так касалось прохладной кожи Эме между плечом и мягкой грудью, что, целуя, он вдыхал ее аромат. От Эме исходил приятный запах. Безусловно, перед ним была самая ухоженная женщина, которую он когда-либо знал. Он догадывался о том, какое внимание, граничившее с навязчивой идеей, она придает своему туалету, сколько труда тратит на содержание в чистоте своего тела. И если возраст заставлял ее соблюдать столь безупречную гигиену, он подумал, что и к самому возрасту надо подходить с пониманием.

Да, от Эме исходил приятный запах; она сохраняла свежесть; ее простыни были из тонкого полотна, а постель в меру мягкой… Мысли Реми путались и расплывались; всем телом он ощущал неведомое блаженство. Увы! Он подозревал, что снова, как и с другими, его охватывает не сон, а привычная дремота, мимолетная и недолгая, которую сразу развеет женщина, когда поднимется с постели.

Однако Эме продолжала лежать. Она не шевелилась. Возможно, она заснула. Во сне она улыбалась. И Реми, словно пес, заскулив от блаженства, прижался теснее к ней. Он вытянулся вдоль тела Эме. Какие же у нее прохладные бедра! Он положил руку на ее атласную грудь, его пальцы скользнули к нежному соску. Он замер, лежа на груди у женщины, улыбавшейся во сне. И так заснул в объятиях Эме.

XIII

Реми почти каждую ночь оставался ночевать у Эме. Вскоре он к ней переехал. И не забыл взять с собой Альберта, чтобы тот заботился о нем. Не привыкшая к подобной деликатности, Эме вначале только рассмеялась, но в глубине души была растрогана. В Монсо у нее был небольшой дом, довольно простой снаружи, который выходил в сад.

Вот уже неделя, как Реми не поднимался раньше одиннадцати часов. Ему приходилось присутствовать на последних репетициях нового ревю, к которому он готовил декорации и костюмы. Он часто задерживался до поздней ночи и, возвращаясь, старался не разбудить Эме. Они, как правило, встречались лишь за завтраком.

– Мадам у себя? – спросил он однажды в полдень у Альберта, пришедшего на его звонок.

– Нет, господин, – ответил Альберт.– Сегодня утром в половине восьмого мадам отправилась на машине в Жуенвиль, чтобы присутствовать на монтаже своего фильма. Она оставила вам записку.

«Мой маленький Мики, – прочитал он в письме, датированном вчерашним днем, – опять тебя задержали до позднего часа. А завтра мне придется целый день провести в Жуенвиле. Приходи со мной поздороваться следующей ночью. Ничего страшного, если ты меня разбудишь. Мы совсем не видимся, и мне не хватает твоего присутствия. Я должна тебе сказать, что сегодня после обеда тебя спрашивал какой-то человек. Он тебя разыскивает уже три дня. Твоя консьержка не хотела ему говорить, что ты живешь у меня. К счастью, он узнал мой адрес в отеле Жюсье от одного твоего старого приятеля, который слышал о нас. Этот человек сказал, что он служит у твоих родителей. Я не решилась его принять, а он не оставил записки. Кажется, речь идет о чем-то конфиденциальном. Я сказала, чтобы ему передали, что он тебя может найти завтра после обеда на репетиции в театре. Я подумала, что ты, если захочешь, сможешь избежать этой встречи. До завтрашнего вечера. Не переутомляйся. Целую нежно.

Меме.

P. S. Ты можешь разрешить консьержке давать мой адрес. Я не усматриваю в этом ни малейшего неудобства».

Реми не представлял, что понадобилось от него слуге из отцовского дома. Но его взволновало совсем другое. В письме его больше всего поразила трогательная щепетильность Эме, ее желание не задеть его самолюбие. Она решила лично сообщить ему о приходе слуги, чтобы он не подумал, что ей неприятен его визит. Постскриптум это подтверждал. Несмотря на показную сдержанность, проявляемую во время своего очередного увлечения, и на тайную надежду снова сойтись с Лулу, которую она, возможно, еще лелеяла, Эме по-особому относилась к Реми. Он не был для нее обычным более или менее удачным мимолетным увлечением, а стал ее другом. И она хотела, чтобы он в этом не сомневался.

Окружающие очень скоро заметили ее особое отношение к новому любовнику, которое установилось с первого же дня их связи. Прекрасный товарищ, всегда готовая дать добрый совет, до сих пор влюбленная в свою профессию, добросовестная и пунктуальная, старая актриса пользовалась большим уважением в театральном мире и в том узком кругу, где она вращалась. Конечно, всем были известны ее слабости, и всякий бы удивился, если б она вдруг решила жить в одиночестве или же увлеклась сорокалетним мужчиной. И ее жалели, когда она снова и снова попадала в сети очередного любовника, чьи побудительные мотивы и верность не оставляли ни у кого сомнений. Пекер пользовался самой плохой репутацией. Сплетни о его похождениях распространялись прежде всего молодыми артистами, его первыми завистниками, затем они подхватывались театралами, которых много в Париже, снобами или выходцами из буржуазной среды, которых забавляют сплетни из закулисной жизни. Общественное мнение склонялось к тому, что самой блестящей и одиозной фигурой из всех молодых любовников Эме был Пекер. Ее жалели еще больше потому, что она никогда не жаловалась, что пригрела на своей груди такого подонка, который над ней открыто смеялся. И теперь все радовались, узнав, что она наконец увлеклась приличным молодым человеком. А так как он был не из актерской среды, то о его личной жизни известно было мало. Впрочем, он много работал и хорошо зарабатывал, что снимало с него подозрения в материальной заинтересованности. Вскоре прошел слух, что Эме больше дорожит его любовью, чем он. И никто не осуждал его за то, что он позволяет себя любить.