Яркие огни, большой город - [47]

— Ты понимаешь, о чем я говорю. Я должна знать об этом. Мне не так долго осталось жить, а вокруг так много интересного. Мне внушали с детства, что секс — это испытание, через которое вынуждены проходить замужние женщины. Потребовалось немало времени, чтобы я избавилась от этого предрассудка. Теперь мне кажется, будто меня обманули.

Ты всегда считал, что твоя мать — закоренелая пуританка.

— У тебя, наверное, было много женщин?

— Да ладно, мама,— сказал ты.

— Ну давай выкладывай, чего скрывать? Если бы я заранее знала, что мне предстоит так рано умереть, мы бы могли куда лучше понять друг друга. Я так мало о тебе знаю.

— Ну, было у меня несколько девочек.

— Правда? — Она подняла голову с подушки.

— Мам, можно я не буду вдаваться в подробности, а?

— А почему нет?

— Как-то неловко.

— Жаль, что люди тратят столько времени на всякие условности. Бог мой, сколько времени я потратила впустую. Так что говори уж правду.

Ты начал забывать, как она выглядела тогда, и видел ее совсем молодой, даже моложе, чем она была в твоем далеком детстве. Ее изнуренное болезнью тело казалось каким-то нереальным. А ты видел в ней молодую женщину.

— Тебе, правда, это нравится? — спросила она.

— Конечно. Конечно, нравится.

— Ты спал с девочками, которых не любил. А когда любишь, это по-другому?

— Конечно, совсем по-другому. Намного лучше.

— А помнишь Салли Киган? Ты и с ней тоже переспал?

С Салли Киган ты встречался, когда учился в школе, ходил с ней на концерты.

— Да, было дело один раз.

— Я так и думала.— Она обрадовалась, что интуиция ее не подвела.— А со Стефани Бейтс?

Потом она спросила:

— Ты счастлив с Амандой?

— Да, кажется, счастлив.

— До конца жизни?

— Надеюсь.

— Мне повезло,— сказала мама.— Мы с папой были счастливы. Но не всегда было легко. Однажды я хотела уйти от него.

— Правда?

— Все мы люди.— Она поправила подушку и поморщилась от боли.— Мы были очень глупые.— Она улыбнулась.

Откровенность заразительна. Ты начал вспоминать детство. Пытался объяснить ей свои детские ощущения. Рассказал, что всюду чувствовал себя посторонним, как бы отстранялся от своего существа и смотрел на себя со стороны. Интересно, другие люди испытывают то же самое? Ты всегда считал, что другие более четко представляют себе, что они делают, и куда меньше терзаются вопросом: для чего? Ты поведал о своем первом дне в школе. Ты ревел и цеплялся за ее ногу. Ты даже помнил, какие на ощупь были ее брюки из шотландки, как они царапали твою щеку. Она отправила тебя к школьному автобусу — тут она прервала тебя, чтобы сказать, что переживала не меньше, чем ты,— а ты спрятался в рощице и дождался, пока автобус тронулся, затем вернулся домой и сказал, что пропустил его. И мама отвезла тебя в школу на автомобиле, и ты явился в класс с опозданием на час. Все наблюдали, как ты входил с записочкой, а потом объяснял, что пропустил автобус. Когда наконец ты сел на свое место, то понял, что отстал навечно.

— Тебе не кажется, что все чувствуют примерно то же самое?

Затем мама сказала, что всегда знала о твоем лихом трюке с термометром (ты опускал его в горячую воду — симулянт!), но разрешала тебе притворяться больным, когда тебе действительно требовалась передышка.

— Ты был невозможным мальчишкой. Рева-корова.— На лице ее появилась гримаса, и тебе даже на мгновение показалось, будто это от того, что она вспомнила, как ты ревел.

Ты спросил, не нужен ли ей морфий, и она сказала, что нет, пока не нужен. Она хотела говорить с тобой еще и еще.

В окне над изголовьем ее кровати занималось серое утро. В других комнатах спали трое братьев, отец, тетя Нора. Аманда была в Нью-Йорке.

— Я был хуже, чем Майкл и близняшки?

— Гораздо хуже.— Она улыбнулась, словно сказала тебе комплимент.— Намного хуже.— Ее улыбка сменилась гримасой боли, и она сжала пальцами простыню.

Ты умолял ее сделать укол. Но приступ боли прошел, и ты видел, как расслабилось ее тело.

— Пока не надо,— сказала она.

Она рассказала, каким ты был невыносимым ребенком: вечно все раскидывал, грыз игрушки и ревел — ревел все ночи напролет.

— Тебе никогда не удавалось нормально уснуть, помнишь? Иногда ночами нам приходилось везти тебя прокатиться на машине, чтобы убаюкать.— Она, казалось, вспоминала это с удовольствием.— Ты был не от мира сего.

На лице ее вновь появилась гримаса, и она застонала.

— Подержи меня за руку,— сказала она. Ты протянул ей руку, и она схватила ее неожиданно крепко.— Больно,— сказала она.

— Пожалуйста, дай я сделаю тебе укол.

Ты не мог выносить больше ее страданий, чувствовал, что сам вот-вот потеряешь сознание. Но она велела еще подождать.

— Знаешь, что это такое? — сказала она.— Какая это боль?

Ты мотнул головой. Она помолчала. За окном пропела первая утренняя птица.

— То же самое я чувствовала, когда рожала тебя. Странно, но это так.

— И тебе было так же больно?

— Ужасно больно,— сказала она.— Ты никак не хотел вылезать. Я думала, что помру.— Она втянула сквозь зубы воздух и резко сжала твою руку.— Так что теперь ты знаешь, почему я так тебя люблю.

Тебе бы хотелось расспросить ее поподробнее, но голос у нее был такой слабый и сонный, что ты не хотел ее прерывать. Ты держал ее за руку, надеясь, что она дремлет, и наблюдал, как дрожат ее ресницы. Со всех сторон раздавался щебет. Казалось, ты никогда не слышал одновременно столько птичьих голосов.