Ярем Господень - [100]

После краткого доклада и подписа бумаг, кабинет-секретарь впустил архиепископа.

Императрица пригласила присесть на стул подальше от себя и с правой стороны так, чтобы Феофану не было видно, как карлица-шутиха растирала ей левую ногу.

Прокоповичу уже за пятьдесят. Сидел он красивый, внушительный. Крутые в изломе черные брови, открытые пресыщенные черные глаза, прямой нос и густая с проседью борода, раздвоенная к низу.

После смерти царя Петра I духовенство и монашество России вздохнуло было в надежде, что ослабнет воздействие Феофана на следующую царствующую особу. При Екатерине Алексеевне воздействие это действительно ослабло, но затем Анна Иоанновна, окончательно предавшись «немецкой партии», верхушку которой составляли Остерман, Бирон. Миних, Левенвольд, стала благоволить и Прокоповичу.[70]

Императрица мельком пожалела Феофана: лицо его выглядело утомленным — множество дел, личных интересов и удовольствий сладкой жизни сильно состарили его. Ей вспомнился 1730 год, когда князь Дмитрий Голицын предложил ее в царицы — о том объявил уже и Верховный совет, но Прокопович стал возражать. Ей принесли присягу и вместе с тем около года держали почти под караулом в ожидании, чью сторону примет гвардия в Петербурге: сторону «верховников» или ее, Анны… Вот в это время Феофан и «одумался» и тайно, в часах, прислал ей доброжелательное письмо. Тогда, очень нуждавшаяся в поддержке, она благосклонно приняла прежнего любимца Петра, просчитала сколь будет нужен он ей дальше… Вскоре отблагодарила архиепископа — он стал во главе Святейшего Синода и тотчас начал устранять своих недругов.

В каких местах томились или прозябали видные православные иерархи, императрица не помнила, но нет-нет, да и вопрошала ее совесть: не много ли их разослано в отдаленные монастыри, где строгим наказом обращены они в немотность…

Прокопович с великой предосторожностью, краешком глаза, косил на Анну Иоанновну с особым приглядом. Не молодеет матушка! Заметно потучнела за последние четыре года… Эта мужеподобная женщина, большая любительница дворцовых шутов и шутих, игральных карт, биллиарда и особенно охоты — стрелок она отменный… Да, очень подурнела Анна: широкое лицо багрецом взялось, мужские черты выперли и даже голос огрубел…

Архиепископ ответно улыбнулся императрице, когда она, наконец-то вяло позволила ему:

— Изъясняйтесь, владыко!

Феофан встал со стула.

— Не терпит отлагательства… Граф Андрей Иванович Остерман зело любопытствовал и торопил меня… — Прокопович выпрямился и начал доклад спокойно, прислушиваясь к своему напористому голосу: — Для вас, ваше императорское величество, сокрытого у нас нет. Мне, по верховенству в Святейшем Синоде надлежало рассмотреть тетради архимандрита Маркела Родышевского. Не стал бы я докучать вам только этим. Теперь дело приняло, не обинуясь скажу, зловредный оборот. Замечу, что Родышевский превратно толковал о моем «Духовном Регламенте», а ведь об оном Пётр Великий сказывал, как о весьма полезном. На его основании благодетельные для России указы изданы… Он же, Маркел, написал мое житие презло, пасквилем. Показал меня сущим еретиком, дал словам и жительству моему превратное, завистливое толкование. Книга пошла по духовным… Причту к сему: Тверской архирей Феофилакт Лопатинский напечатал в Киеве книгу «Камень веры», опять же с поношением моево имени…

— Знаю, разбросаны плевелы…

— И вот теперь от этих плевел, как и ожидать было должно, поднялись зловредные факции!

— О чем ты?

— Саровские и берлюковские монахи переписали тетради Родышевского и подметывают их другим. Сии пустыни стали прибежищем настоящих мятежников, которые замышляют противу власти и чести вашей…

— Сие доказательно? — Анна Иоанновна приласкала левретку и щелкнула по носу толстую шутиху, которая явно заслушавшись докладчика, перестала растирать царскую ногу под голубым шелковым чулком. Императрица засомневалась, ее красивые глаза потемнели, взглянули на архиепископа строго. — С монахами-то не перебор ли? Как в других монастырях?

— Тихо…

— Так, ты считаешь, что монахи угрожают мне-е… Это уж слишком! Ну ладно бы там злодеи вроде Стеньки Разина или Кондрашки Булавина… Ужели угодники Божьи так не приемлют меня — за что-о?! Да я эти два года только и делаю, что милостиво раздаю от своих душевных щедрот. Те же саровцы более двадцати тысяч десятин земли по моему указу получили! Феофан, владыко, да ты помнишь ли, что царская рука тяжела…

Прокопович внутри похолодел, но внешне остался спокоен: третьему венценосцу служил в России, наслушался всякого: лести, похвал и даже памятных грубостей от царя Петра — всякого хватало!

— В Синодальной конторе, в Москве, порядочно сыскано. Еще раз, ваше императорское величество, осмелюсь повторить, что крамомники составили злодейскую факцию! Тот же Родышевский… Головка весьма неучена, тупая… Одним словом, книжица ево не что иное есть, как готовый и нарочитый факел к зажжению смуты, мятежа и бунта!

Анна Иоанновна высоко подняла брови.

— Книга — это одно, но какие же обнаружены вины монахов, в чем они?

Архиепископ прямо не ответил:

— Были и есть некие прилежные наустители, которые чают нового в государстве состояния. Немало, немало таковых есть. Вся книга Родышевского полна ругательствами, лаем на царствующих в России государей, на их указы и уставы. Он, Маркел, порочит их, отметает яко богопротивные. А ко всем монахам, священству и мирским людишкам приласкивается, чтобы толкнуть их к неприятию и негодованию…