Яр-Тур, Буй-Тур... - [4]

— Это ведь обзорный экипаж, — объяснила жена. — Идет на одном уровне со средним гепардом, а больше нам и не надо.

Так что мы погрузились и поплыли.

Что меня удивило — это не дорога на Беловежье, а зрелище самого леса. Ну да, от жены и ее друзей я слыхал, что из-за нового режима пуща не обведена привычной всем посетителям двойной изгородью из стальных прутьев, а лишь невысоким частоколом. Это чтобы местные жители могли свободней подпускать к турам своих коров. Ибо желающие осеменить скотину по старинке, вживую, находятся во множестве: платят небольшие деньги и оставляют внутри.

Так вот. На дальних подступах лес представлял собой как бы ленту черного крепа, которая появилась на горизонте и начала понемногу расходиться не раньше, чем наш транспорт приблизился к ней вплотную. Но и тогда темные стены грозно стояли с обеих сторон старой королевской дороги, как Волна в книжке про Далекую Радугу. Дорога смутно белела в неторопливо наступающей полутьме, сверху сияло частыми звездами небо, узкий месяц рождался над верхней кромкой леса. По сторонам пути вековые сосны, отсвечивающие тусклой бронзой, стояли массивными колоннами, а далее деревья, туман, свет и темень сливались в одну бесформенную массу.

Пуща выглядела так, будто время в ней остановилось и застыло янтарным комком.

— Как в старину, — вздохнула Елена.

— Откуда нам знать, как оно было в старину? — спросил я.

— Туры. Они помнят.

Пока мы ехали по ведущей вглубь дороге, начало рассветать, и стали видны уже те деревья, что в глубине. Вековые сосны и пихты здесь росли островками или были перемешаны с лиственными деревьями. Летом это, наверное, давало фон, переливающийся всеми оттенками зеленого и бледно-желтого, но сейчас, в канун осеннего гона, к этой палитре добавлялись золотые, алые и оранжевые, пламенные тона, Сосны и те горели яро начищенной медью. Липы и дубы тянулись к свету, как струна. Сиплый рев оленей, доносясь издалека, временами заглушал не только урчание мотора, но и наши голоса.

По бокам узкого шоссе блестели лужи — как говорила Елена, в них любили плескаться лоси.

— Тут, помимо зубров и оленей, и лоси имеются?

— Конечно. И косули, кабаны, волки, рыси. Волки втроем зубра завалят, рысь бы и в одиночку справилась, да мои ребятки не дают. Медвежье семейство прошлый год сюда запустили. Бобры селятся на здешней открытой воде. Знаешь, это ведь первое дело — речные работники. Их тут когда-то хватало. Люди оберегали бобров от всяких тревог и даже в старинный литовский статут включили, ибо…

Тут она процитировала:

— «Ибо вспугнутый бобр бросает работу, которая делает его полезным для бобрового сообщества».

— Самый трудолюбивый и социально защищенный зверь был когда-то, — я кивнул.

— Всё мои малыши обеспечивают.

Тут вокруг помрачнело, будто мы снова въехали в ночь.

— Вот, смотри налево, сейчас турью колыбель увидим.

Бурелом, груды деревьев, которые громоздятся на вышину двух человеческих ростов, высоченные пни, что торчат из этой массы как дубина великана, посреди свободных участков — сухие белые скелеты мертвых дубов. В ямах, которые остались после вывернутых падением корней, гниет вода, покрываясь цвелью.

«Лишь басня тёмная бежит подчас в народ,

Что есть в средине пущ таинственный оплот

Из вала старых пней, из кряжей и каменьев,

Из груды мхов седых, разросшихся кореньев…»,

— тихонько прочла моя жена стихи великого литвина.

— Да уж, сплошной мрак. Я не думал, что тут такое. Неужели нарочно не чистят?

— Здесь, в глубине, — да. Отсюда текут ручьи и реки, что питают всю пущу и ее окрестности. Здесь кормятся все до единой мелкие твари, и дыхание болот обновляет воздух вокруг.

Как бывало нередко, Елена сбилась на некий старомодный, торжественный речитатив. Почти библейский, подумал я.

Тем временем мы проехали дальше.

— Смотри теперь в другую сторону, Михась.

Камни. Суровые глыбы камней, поросшие высоким мхом и небольшими деревцами. Какой-то безумный лабиринт, состоящий из ям, колдобин и руин.

— Замчище.

— Тут чего, замок был?

— Наверное. Ходить почти нельзя — нога проваливается. Сколько тут глубины — никто не знает. Какие-то эманации оттуда идут… странные. Это из-за них все достижения цивилизации иногда отказывают: точно некий купол их отсекает. Остаются одни природные токи.

— Вот не могу поверить, что наши предки и особенно современники этим не заинтересовались.

— Смотря какие современники. Лесные молодцы явно умеют этим пользоваться на полную катушку.

— Ну, ты и сказала. Мы не умеем, а они, значит, могут?

Жена пожала плечами:

— Не хочешь сказок — не слушай сказок.

— Я и не слушаю, — отрезал я…

И на полном ходу вляпался во что-то всем стальным брюхом.

Нет, это была не коряга и не промоина. Просто аккумуляторы дружно сдохли, как перед атомной войной. И радио. И оба мобильника: мой и женин.

Мы остались наедине с дикостью и варварством.

Впрочем, моя жена казалась такой спокойной, будто сама это всё подстроила.

— Ага. Вот она, моя любимая зона. Пана Трохимчука именно это и фраппировало, — сказала она непонятно. — В смысле — загоняло во всякие там дома отдыха для невротиков и ипохондриков. Не беда, мы уже рядом.