«Янычары» Ивана Грозного. Стрелецкое войско во 2-й половине XVI – начале XVII в. - [83]

Первый известный опыт применения гуляй-города оказался неудачным, показав его уязвимость и слабые места. Не слишком удачным был и второй известный по упоминаниям в источниках опыт применения вагенбурга в мае 1571 г., когда крымский «царь» Девлет-Гирей I со своей ратью неожиданно вышел к московским предместьям. Во время схватки с неприятелем русская конница была опрокинута и попыталась укрыться в вагенбурге, но татары на плечах отступающих сумели ворваться в «табор», решив тем самым исход сражения в свою пользу[556]. Напротив, дважды, в сражении при Молодях летом 1572 г. и в битве под стенами Москвы летом 1591 г., вагенбург и гуляй-город сыграли свою роль подвижной полевой крепости и в немалой степени поспособствовали тому, что на этот раз русские одержали верх над татарами и вынудили их к отступлению. Опираясь на вагенбург и гуляй-город, и в том и в другом случае сотни русской конницы действовали уверенно, переменяясь по ходу «травли», и успешно контратаковали при поддержке огня наряда и стрельцов из-за гуляй-городин. Наспех устроенный «табор» помог воеводе князю Д.М. Пожарскому 20 августа 1615 г. под Орлом отбиться от «полка» полковника А. Лисовского. «Новый летописец» сообщал, что в ходе встречного боя авангард-ертаул рати Пожарского был опрокинут лисовчиками и бежал с поля боя, а вслед за ним обратились в бегство и главные силы Пожарского. Сам же большой воевода с 600 верными людьми (половину из них составили пешие стрельцы, участвовавшие в том походе[557]), «видя свое изнеможение, одернушася телегами и сидеша в обозе», «не с великими людьми с ними (лисовчиками. — В.П.) бияшеся на многие часы, мало руками не имаючися билися». Не сумев с ходу взять русский табор, лисовчики откатились назад, а ночью в вагенбург Пожарского стали возвращаться беглецы с поля сражения, и наутро Лисовский со своими людьми не стал ввязываться в новое сражение, поспешив оторваться от преследователей[558].

Можно провести любопытную аналогию между столкновением князя Пожарского с полковником Лисовским с другим сражением, случившимся шестьюдесятью годами раньше, летом 1555 г. при Судьбищах. Тогда отборная русская конница после серии схваток опрокинула было татарскую конницу, и та бежала. Преследуя ее, русские всадники наткнулись на татарский вагенбург, в котором засела ханская «лейб-гвардия», аркебузиры-тюфенгчи. Залповый огонь ханских аркебузиров и пушкарей, паливших из затинных пищалей и легких орудий, остановил атаку русской конницы, а затем контратаковавшая татарская конница опрокинула ее и обратила в бегство, решив тем самым исход напряженной двухдневной баталии в пользу крымского «царя». В этой битве один в один повторился сценарий сражения между ногайцами и крымцами зимой 1548/49 г. под Перекопом. Тогда точно так же ногайские всадники напоролись на залповый огонь ханских аркебузиров и артиллеристов, после чего были контратакованы с флангов крымской конницей и разгромлены.

Вместе с тем стоит заметить, что, судя по всему, история гуляй-города оказалась достаточно короткой. Похоже, что в последний раз он использовался русскими (и не слишком удачно) в годы Смуты. Так, 25 июля 1609 г. во время сражения на Ходынке между правительственными войсками и полками Лжедмитрия II русская пехота действовала под прикрытием гуляй-городов, и тогда польской коннице удалось взять эти подвижные укрепления, хотя удержать их за собой она не смогла из-за отсутствия поддержки со стороны своей пехоты[559]. Недолгая карьера гуляй-города объясняется, видимо, тем, что, неплохо играя свою роль подвижной полевой крепости в боях с татарами, не имевшими в достаточном количестве тяжелого вооружения, он, как отмечал И. Тимофеев, был весьма уязвим от огня огнестрельного оружия, прежде всего полевой артиллерии. Вряд ли случайным было то, что гуляй-город хранился в Коломне, на «берегу», а не в Смоленске или где-либо в другом городе на «литовской» «украине». Гуляй-город, судя по всему, пал жертвой своей чрезмерно узкой специализации, тогда как подвижная крепость-табор, устроенная из нескольких рядов телег[560], была в этом отношении более практична и продолжила свое существование и в XVII в., и позднее, в XVIII столетии.

Использовались ли русскими стрельцами иные средства индивидуальной защиты — например, те же щиты? И да, и нет. С одной стороны, ни один источник не упоминает о том, что в десятке русских стрельцов (пусть и на ранних этапах их истории) был хотя бы один павезьер (как это было характерно для польских наемных пеших рот). С другой стороны, сама идея изготовления такого рода больших стационарных щитов, действуя под прикрытием которых стрельцы могли эффективно и относительно безопасно применить свои ручницы, в 40-х гг. XVI в. существовала, и даже как будто предпринимались попытки ее практической реализации. Об этом свидетельствует т. н. «Малая челобитная» И. Пересветова, обращенная к Ивану IV (еще не Грозному). «Делати было, государь, мне щиты гусарския добраго мужа косая сажень, — писал в ней прожектер, — с клеем и с кожею сырицею, и с ыскрами, и с рожны железными, — а те, государь, щиты макидонсково оброзца». Для чего нужны были те щиты, предложенные Пересветовым, — а для того, что «те щиты в поле заборона: из ближняго места стрела немет, а пищаль из дальные цели неймет ручныя. А из-за тех щитов в поле с недругом добро битися огненною стрельбою из пищалей и из затинных, з города»