Янтарный сок - [6]
Шрифт
Интервал
так Картье, их впервые увидев, сказал.
А потом — райский остров, где пением, звоном
славят Господа поле, река, лес и луг;
где земля, щедро небом всегда напоенная,
благодарно рождает богатства бездонные,
и кишит жизнью глубь океана вокруг.
Берег материка, голый, тощий, голодный.
Но вот о дальнего озера мчится река:
пустыри разрезает, сильна, многоводна,
в берегах будит спящий порыв к плодородью —
как сестры бескорыстной и доброй рука.
Сеть Великих озер, как моря судьбоносных.
Вкруг — полотна просторолюбивых песков.
И стеною леса — кленов, елей и сосен —
то сердито густых, то отчаянно рослых,
дерзко рвущихся к флоту седых облаков.
Вдруг — светло. Нива — море. Как ветру просторно!
Как далек горизонт! Вот он вовсе исчез…
Расстилаются прерии мягкой, бесшовной
простынею натянутой, как бы покорно
принимая гнев, слезы и милость небес.
Но взлетают края к крышам гор заснеженным
вниз к подножью стремятся потоки с озер.
Принимают хребты, опираясь на склоны,
на себя смертоносную силу циклонов
как степей беззащитных извечный дозор.
Самый крайний — уперся в пески океана,
и не сдвинет его даже нежность волны.
Он стоит, то закатным лучом осиянный,
то вздремнет чутким сном на подушке тумана
и кует о Востоке неведомом сны.
2. «Давно… Из страны опаленной войной…»
Здесь — некогда потерянная странница —Я воспеваю родину-избранницу.
Давно… Из страны опаленной войной,
сюда прибыла я с котомкой пустой;
не с целью ограбить, иль что-то отнять —
а как сирота, потерявшая мать.
Пришла и сказала: «Возьми меня в дом.
Тебе отплачу я трудом и добром.
Вот руки мои: волдырей не боюсь;
не все я умею, но верь — научусь.
Прекрасен твой дом… и простор в нем какой!
Мне кажется будто пришла я домой».
«Войди, — ты ответила, — многих детей
впустила я… встретишь и ты здесь друзей.
Останься. Дели с ними труд и досуг
сомкни смело цепь их протянутых рук.
Кишащие жизнью озера-моря,
и лес, что звучит голосами зверья;
в земле спящих руд вековые пласты —
все это найдешь, коль захочешь, и ты».
Я низко в ответ поклонилась тебе
и скрылась в детей твоих пестрой толпе…
Лен пышных полос. Темных глаз огонек
иль бронза ветрами отточенных щек;
певучий, гортанно-отрывистый смех;
прозрачный янтарь полу сросшихся век;
таинственный взгляд и медлительный шаг
(невольная мысль: друг он мне?.. или враг?)
Потом — говор частыми жестами рук
и голос, как песня: да, да, это друг!
Такой мне предстала впервые твоя
теперь уже близкая сердцу семья.
Не сразу влилась я в нее: моя язык
к наречью чужому не скоро привык.
Бывало в толпе средь смеющихся лиц
смахнуть приходилось слезу мне с ресниц.
Но с просьбою новой к тебе я не шла:
работать, учиться, читать — все могла
я здесь без запретов. А книг… Сколь их!
Вот он — на твоем языке первый стих.
Уже мне понятны и песни людей.
Вольна среди них выбирать я друзей.
Ни годы спустя, ни на первых порах
не ранил меня цепким холодом страх.
Доверчива ты: у меня есть свой храм.
Свободно встречаюсь я с братьями там,
хотя и в мечеть я войти не боюсь —
по вере отцов и пою, и молюсь.
Твой дом стал моим. Для меня с той поры
доступными стали все мира дары.
Сокровища для зачарованных глаз
я пью с благодарностью их и сейчас…
Могу ли я здесь чужестранкою быть?
Могу ли семью твою я не любить?
Хотела б воспеть я на всех языках
все, все, что нашла в твоих щедрых руках!
3. Песнь старика-индейца
Свет увидел я в век лука и стрелы.
Знал я мир вещей, у них была душа.
Мне, как пенье птиц, их имена милы:
«Амо» и «Вигвам», не «уголь — нефть — поташ».
Все делило жизнь со мною: поле, луг,
воды чистых рек и лес… Зверь был мой друг.
Знал достоинство народ счастливый мой —
как вдруг… Захлестнул нас океан волной.
На клочке земли несусь теперь в волнах.
Берег виден мне, пристать — мешает страх.
Сколько там людей, проворных, молодых,
вширь и вглубь, и вверх стремятся, небо — их!
На меня одни насмешливо глядят,
трусом и глупцом, бездельником бранят.
У других в глазах участья вижу свет;
вот зовут меня: «Пойдем!» Пойти иль нет?
Поздно! Потерял я гордость, честь свою,
стрелы, лук сломал с пришельцами в бою…
Но мой внук подрос, и шаг его иной.
Ни к чему теперь клич деда боевой.
Зорок взгляд его и равномерен шаг,
он найдет слова — и другом станет враг.
Слышу голоса я молодого звон:
как Деганавида[3] юный внук силен.
Свет неся в душе, не злобу и не месть —
мудростью себе он завоюет честь.
Равным он сойдет на берег, чтоб созвать
радостную здесь друзей и братьев рать.
4. Баллада о династии королей пшеницы
Был первым в династии королей
пшеницы король Ред Файф.
Он прибыл сюда без анкет, без виз,
и фермер-шотландец в Онтарио,
Дэйвид Файф, королю спас жизнь[4].
Силен, безбоязнен и быстр умом
принц заморский на ферме рос.
Узнали скоро на Юге о том,
что в поле на ниве в стратегии он
сильней, чем злодей Мороз.
Меж тем в наших прериях беда стряслась:
в поле пал их пшениц король.
Войскам Розы, Крокуса, Лилии[5] пасть
пришлось — ненасытна Мороза пасть —
в лицах воинов печаль и боль.
Но, прериях войско нельзя сломить:
найден новый король — Ред Файф!
Мороза помог он им опередить
и поле па ниве его победить —
взят трофеем весь урожай!
Королей Дома Файф полюбил весь свет
за силу в сраженьях с врагом
(в полях, где, казалось, спасенья нет),