Янтарный сок - [5]

«Зарождались стихи. Но поэт за стеной молчанья…»

Памяти Д.И. Кленовского

«В чужом плену моей родной земли

Я мертвым был…»

Д.К.

Зарождались стихи. Но поэт за стеной молчанья

Терпеливо вынашивал медленно зревший плод.

Стук заслышав в груди, говорил: погодите, рано…

Словно знал, что возьмет их с собой в заморские страны,

и когда-то домой ветер вольный их занесет.

Так случилось: ушел молча с ношей он нерожденной.

Русской беженкой Муза его появилась на свет.

И разносится голос задумчивый, полнозвонный…

Пусть всё ближе зима — вдохновенно, освобождено

нам о лете слагает десятую песнь поэт.

Первый крик… Долгий вздох. Миг рождения, умиранья.

Жизнь и вечность — на всем неразгаданных тайн печать.

Но прибой? Но сирень? Но любовь… Черепки мирозданья.

Их находит поэт и — о чудо! — легким касаньем

он умеет разрозненное в одно связать.

Взглядом вверх. Мыслью вглубь.

В стройном ладе его напевном

барабанной нет дроби. Торжественных маршей нет.

Но Нева? Но Лицей? Но холмы без крестов в тундре пленной?

Все забыть? Не могу. Не могу — отвечает миру поэт.

Москвичка

Елене Сергеевне Кобяковой

Был исход. Был отчаянья бег…

Начало двадцатого… Век золотой

в сияющих реял вершинах.

Вдруг — «Искра». И в реве пожарищ «Долой!»

Потом: Порт-Артур и Цусима.

…………………………………………………………………………..

Ей было четыре, когда с баррикад

подул первый ветер свинцовый,

наткнувшись на стену, отпрянул назад

(еще своей клятве был верен солдат) —

и трон устоял трехвековый.

Росла она — так хороша и стройна,

что звал ее Елкой любимый.

Задумчивости иль веселья полна —

никто не умел так сиять, как она,

озерами глаз густо-синих.

Гимназия. Позже — курс права. (Отец

был с чистой душой адвокатом.

Увидев цветущего века конец,

ушел он, не вынес заката…).

«Да здравствует!» чередовалось с «Долой!»

безвластьем в стране увлеченных.

«Вставай!..». «Отречемся!» — здесь век золотой

кончался. И хлынули мутной волной

«хозяева» новые в Смольный.

Знамена — ожогов следы в синеве,

открытые, смежив раны.

В день Мая хмельной потрясенной Москве

сказала она «До свиданья!»

Прилуки. Смягчил ее боль и испуг

несломленный бурею тополь.

И брат шел на брата — все дальше на Юг!

Там тысячью тысяч заломленных рук

Москвичку встречал Севастополь.

Движения Белого черные дни.

За морем, за морем спасенье!

Гудели с тоской, уходя, корабли…

Попала она на последний.

Вповалку — плечом у чужого плеча —

на чьих-то ногах головою.

Прислушивалась к чьим-то грустным речам:

«…а знаете, мне посвящен был «Колчан»

влюбленным в меня Гумилевым…»

Семь тысяч молитв. Ветра доброго пыл.

Уже позади Дарданеллы.

Без пресной воды и без угля доплыл

«Рион» в водах мраморных к цели.

Потом — страдный путь (мне ль его описать?)

Москвички и всех легионов,

что век Золотой помогали ковать,

что жертвенно кинулись век свой спасать —

ушел он, уплыл на «Рионе».

………………………………………………………..

«В Москве родилась я, в Москве и умру», —

сказала (а было ей восемь).

Все та же. И если не осень —

исполнит, быть может, желанье зима:

услышав, что с детства ей снилось,

решит: заслужила за верность она

желанный покой подмосковного сна —

судьбы запоздалую милость.

«Враждуя, правят для меня незримо…»

Лидии Чуковской

Враждуя, правят для меня незримо

и Раб, и Господин в душе моей.

Не знаю утром я: за Господином

пойду я или будет Раб сильней.

Свершится ль часто власти перемена,

зигзагом ли пройду дневной я путь,

кто дел и мыслей будет сувереном,

и строг ли будет с совестью мой суд.

Обижу ли я друга недоверьем,

предательством ли погублю его;

иль пожелаю выдать, лицемеря,

творение чужое за свое.

У нищего ль в погоне за наживой

я отниму котомки жалкий сбор;

посею ли завистливо и льстиво

яд клеветы, потупив скромно взор.

Снесу ли молча чести оскорбленье,

к земле трусливо голову склонив;

искать ли буду жадно наслажденья,

живой души в другом не пощадив…

И если он, несчастный, о спасенье

в беде меня напрасно призывал —

тогда я знаю: каждое движенье,

мой каждый вздох мне Раб продиктовал.

«Я прежде верил: в зареве небесном…»

«Угнетение духа — самая жестокая

и законченная форма угнетения…»

Милован Джилас

Я прежде верил: в зареве небесном

гонца с востока шлет нам лучший век.

И слышалось мне в жаворонка песне:

настанет скоро утро, человек!

Я ждал. Я жертвовал… Хоть от лишений

был часто нестерпимым мой удел;

далеким утру, солнцу пробужденью

в надежде молодой я песни пел.

Как долго ждал я? Месяцы иль годы?

Или десятки трудных долгих лет?..

Но солнце не взошло на небосводе, и ночь

сменила розовый рассвет.

Потом из непроглядной тьмы-столетья

я к выходу путь ощупью искал.

И в поисках тех ничего на свете

так горячо, как утра, не желал.

Я шел на запад. Расправляя плечи и

не страшась камней любых дорог —

шел с новой верой: здесь я солнце встречу,

и только с ним я на восток вернусь.

4. ПОЭМЫ, ЛЕГЕНДЫ, СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

В лучах северного сияния (либретто хореографической оратории [2] )

1. «Вот страна — в свете Северных вечных сияний…»

Вот страна — в свете Северных вечных сияний

и в густых кружевах ледниковых озер,

омываема водами трех океанов…

Покрывают одиннадцать меридианов

тундра, прерии, цепь вулканических гор.

Груды скал с тайной кованой тысячелетий…

Кто-то некогда яростно здесь бушевал.

Скажут: поле сражения войн межпланетных

или: «Бог, видно, Каину дал земли эти» —