Янтарное имя - [17]

А сам Доннкад, не спрашивая разрешения, прибрал к рукам гитару менестреля. Своих песен он, правда, не сочинял, зато памятью обладал прямо-таки редкостной. Вот и теперь он вкрадчиво напевал что-то из собранного за многие годы странствий по мирам:

Капитан не послушал совета,

А когда обступили враги,

Побежал он спасаться к колдунье:

Ведьма-ведьма, ты мне помоги!

Гинтабар попытался вспомнить, когда же в последний раз слышал эти песенки в исполнении Каймиана. Явно ведь еще до смерти Тисы – потом уже стало не до таких песен…. Да, похоже, именно тогда, во время попойки после бала, когда оба они почти не пили, но усиленно изображали, что пьяны не менее окружающих, веселя почтенное собрание каждый на свой лад. Атив тогда еще притащила какую-то свою подружку, которая все поглядывала на них искоса. Один раз он уловил реплику, брошенную Ативьене, что-то насчет «бездны артистизма», и предпочел отнести ее на счет Доннкада – тот и в самом деле был достоин подобной оценки.

Как же ее звали-то, эту девчонку, которую он, кажется, даже поцеловал в конце вечера?…

Обозвал он принцессу гадюкой,

Арбалет об колено разбил,

Сделал круглым меня идиотом

И в Патруль добровольно вступил….

– А ты все так же пытаешься составить свою карту миров? – спросил Гинтабар, когда Доннкад завершил песню.

– И немало в этом преуспел, – довольно кивнул тот. – Есть в нашем изгнании и кое-что положительное – теперь, когда на мне не висят эти несчастные владения, которыми надо заниматься, я куда больше свободен в своих передвижениях. Уже набросал сетку зон проходимости между основными зодиакальными мирами…. хочешь, покажу?

– Не сейчас, – отмахнулся Гинтабар. – Ты лучше еще спой.

«Ренегата», например, или марш легионеров….

– Да кто тут, в конце концов, бард – я или ты? – Доннкад приподнялся и демонстративно, через стол, протянул ему гитару.

– «Спой, спой» – а сам за вечер рта не раскрыл! Теперь твоя очередь!

Он принял гитару – но отвел глаза. Тронул струны как-то по-особому трепетно, и из-под его пальцев заструилось вступление к «Снежной тишине» – он помнил, что это любимая песня Доннкада….

Все выложил, и лишь об одном умолчал, самую малость не досказал – о том, что старая Хасса назвала когда-то вином Великой Матери. И теперь пел, не слыша собственного голоса, и больше всего боялся и в этих глазах увидеть знакомую до боли поволоку завороженности. И видел уже, как встрепенулась в своем кресле Ативьена – и застыла, то ли вслушиваясь во что-то между строк песни, то ли пытаясь что-то припомнить….

Доиграл. Поднял голову. И натолкнулся на тревожный проницательный взгляд, сжимаясь от того, что должно вот-вот произойти….

– Так…. – голос Доннкада странно изменился, и даже обычная легкая картавинка стала заметнее. – Извини, можно нескромный вопрос?

– Спрашивай, – уронил Гинтабар, из последних сил пытаясь казаться невозмутимым.

– За все эти два года…. ты написал хотя бы одну новую вещь?

А ведь действительно…. Почему-то и об этом он раньше не задумывался, словно кто-то специально не пускал эту мысль в его сознание. Но раньше, в Хир-Хаанаре, бывало хотя бы по четыре-пять стоящих вещей в год, не считая всякой ерунды. За эти же два года – лишь толком не отделанное и так и не легшее на музыку «Госпоже моей смерти». Да и то – в самом начале, в Силлеке, еще до Лиула….

– Можешь не отвечать, – куда, на какой край света сбежать от этого понимания, что сквозит в голосе Доннкада? – Не хочу обижать тебя, но сейчас ты играл едва ли в половину своих прежних возможностей.

Даже так?

Оба застыли, удерживая рвущиеся с губ слова – и тогда в напряженной тишине колокольчиком прозвенел голос Ативьены:

– Все! Вот теперь сообразила!

– Что сообразила? – Гинтабар сам не понял, у него или у Доннкада вырвался этот вопрос.

– Просто как только ты взял в руки гитару, я осознала, что весь этот вечер что-то в тебе не так, неправильно. А теперь поняла, что именно неправильно.

– Что же, Атив? – он нервно ударил пальцами по каминной полке.

– Раньше у тебя были голубые глаза. Точнее, серо-голубые, как небо весной. А сейчас….

«Глаза твои – как солнце на закате, как листва осенних вязов, как янтарная смола….» – послушно всплыл в памяти шепот лесной лаийи.

– У меня всегда были светло-карие глаза, Атив, – ошеломленно выдавил он из себя. – Ты что-то путаешь….

– Нет, – оборвал его Доннкад. – Я вообще-то и раньше не присматривался к таким мелочам, и сейчас бы без Ативьены не заметил. Но в Хаанаре такой цвет глаз, как сейчас у тебя, называется кошачьим и считается дурным. И эту твою особенность подчеркивали бы на всех перекрестках: «и глаза у него самые еретиковские, не дай-то боже сглазит». Но клянусь тебе своей будущей дочерью – ничего подобного о тебе не говорили! Никогда!

«Серо-голубые, как небо весной….» «Глаза твои – как янтарная смола….»

– Так вот они – небо и янтарь, – как во сне, произнес Гинтабар. – Раньше небо было и в глазах, и в имени, а теперь то и другое стало янтарем…. Неужели чьи-то чары….

– А вот теперь, – раздельно сказал Доннкад, – ты расскажешь мне все, что с тобой было, еще раз. Но уже не упуская ни одной подробности. Что-то очень мне не нравится вся эта история с янтарем, небом и утраченным именем!