Янтарь в болоте - [101]

Алёна поначалу так залюбовалась работой неизвестного мастера, уж больно живо все было нарисовано, что на липового своего жениха внимания почти не обращала. Поздоровалась вежливо, когда тот, заскучавший, радостно поднялся навстречу женщинам, но украдкой продолжала не его, а стены рассматривать. Разговор завела Стеша, они с боярином оказались хорошо знакомы и дружны. Заговорила о постороннем: о минувшем празднике и его приметах, каких в народе имелось великое множество и по каким можно было если не весь грядущий год, то уж остаток лета расписать наверняка, – чего ждать, а к чему готовиться глупо.

Насчет боярина Светлова Степанида не обманула, он и впрямь оказался приятен в обхождении и хорош собой, с крепко въевшимся в кожу загаром и искренней белозубой улыбкой. Среднего роста, одет аккуратно, без крикливости и пестроты, однако же дорого и добротно – рубашка светлая с шитьем, кафтан под цвет глаз синий, шитый черной и серебряной нитью. В пику своей фамилии, волосы он имел черные, коротко подстриженные. Густую бороду тоже аккуратно подстригал, как нынче принято было в столице.

Светлов дал понять, что знает и о месте рождения своей якобы невесты, и о службе ее в Моховом уезде, и расспрашивал больше о тех местах. Алёна поначалу дичилась и настороженно поглядывала на Стешу, но та и сама проявляла любопытство, так что алатырница потихоньку втянулась в беседу, а вскоре разговор ее на самом деле увлек. За минувшие дни она привыкла сдерживать янтарь в крови, не вспоминать о службе и доме, чтобы ненароком себя не выдать, и теперь с радостью воспользовалась возможностью вернуться к себе настоящей.

Как и все бояре, Светлов в молодости успел послужить в княжеской дружине. Витязя из него не вышло, но зато он, по собственному признанию, был щуплым, легким и выносливым, а еще лихо держался в седле, так что служил вестовым. Алёна сомневалась, что служба его была такой уж простой и беспечной, как Степан рассказывал, но он обладал редким и счастливым даром – видеть в происходящем веселое, запоминать и рассказывать так, что слушатели не могли не смеяться. Сама алатырница тоже вспомнила несколько забавных баек, и вскоре они болтали вполне приятельски.

– Я уж жалеть начинаю, что условился с Алексеем, что все это понарошку будет, – признался наконец Светлов с улыбкой. – Такую девицу искать будешь – не найдешь. И красавица, и умница, и улыбчивая… Что, Алёна, а пойдешь за меня взаправду?

Та всерьез удивилась таком повороту и от неожиданности немного замешкалась с ответом, не сразу придумала, что следует сказать и как, а потом и вовсе поздно стало: распахнулась дверь и на пороге возник Рубцов, а следом за ним в горницу и пес его протиснулся, который тащил в пасти какую-то палку.

«Не палку, – не сразу сообразила Алёна. – Шашку в ножнах!»

– Алёна! – Воевода нашел ее взглядом, шагнул ближе.

Алатырница невольно просияла улыбкой, счастливая уже оттого, что он вообще пришел, что она его видит. Но одновременно с этим жадно вглядывалась в лицо, пытаясь по нему прочитать, с чем и зачем пришел.

Выглядел Янтарноглазый взъерошенным, кажется, опять с мокрыми волосами. Штаны, мятая рубаха – вся одежда, ноги босые, и повязки на лице нет в помине, а взгляд шальной, дикий, и в волосах длинные черные искры проскакивают – верный признак, что янтарь на волю рвется, почти не слушаясь хозяина. Волей-неволей о худшем подумаешь, явно ведь не в себе!

Да он и был не в себе, потому что ночь выдалась сложной. Конечно, воевода не смыкал глаз не как Вьюжин, ради службы на благо Белогорья, мучили его исключительно личные заботы, но легче от этого не делалось.

Когда боярин забрал Алёну и потребовал отложить разговор до утра, Олег так растерялся, что и не подумал настаивать. А потом растерялся еще больше, когда Вьюжин огорошил своим советом хорошенько подумать, потому что как раз этого Рубцов поначалу и не сделал. И только после тычка воевода запоздало задал себе вопрос: а что ему вообще от боярина надо-то? И разумного ответа не нашел, так что молча развернулся и, бездумно переставляя ноги, зашагал обратно к себе в покои.

Правильно сказал Вьюжин, правильно сказала тогда Алёна. Он ее невестой назвал не думая, чтобы от злых языков защитить. Потому что девочка она хорошая, и тошно было представить, как ее за глаза славить станут, и так вон обижают местные змеищи. А он не совсем одеревенел, чтобы равнодушно к такому относиться. Офицер же, а не хрен собачий, как говаривал капитан, вот и выдался случай об этом вспомнить.

А что раньше не особо-то об этом думал… Так и повода не было! Алёна не такая, как все те жены и вдовицы, с которыми он при дворце дело имел. И вроде бы не девица, а все равно было отчего-то стыдно за праздничную ночь. Обидеть-то он ее вроде никак не обидел, и довольная была, и понимала прекрасно, к чему все шло… А все равно чувство, как будто он честную девушку попортил. Он потому и сторонился ее неосознанно с праздника, что в глубине души не по себе было.

Неудивительно, что невестой ее назвал. Совесть, будь она неладна. А теперь вроде как полагалось облегченно вздохнуть, потому что широкий жест этот оказался никому не нужен. И совести бы по этому поводу полагалось заткнуться и не бередить больше душу. Однако с каждым шагом становилось все более муторно и тревожно, а в покоях и вовсе…