Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3. Пьесы и киносценарии - [154]

— У вас здесь кончаются следы одного моего знакомого, предавшего наших работников в Р., в Н., затем направленного дальше…

— Это можно будет узнать, — говорит секретарь обкома, — я дам поручение спросить наши группы. Вы считаете, что он попытается пролезть в подполье?

— Если он в ваших краях — безусловно…

— Какие приметы?

— Прозвище Кривой Яшка. Хромает. Неестественно светлые глаза. Лет сорок…

— Достаточно. Налаживайте чаек, а я пойду распоряжусь…

Секретарь идет в глубь сада, слегка насвистывая, — определенным образом и на определенный мотив. Из-за кустов возникает человек, они вдвоем с секретарем скрываются за поворотом дорожки.

Связной обходит шалаш, обнаруживает старый закопченный чайник, висящий над огнем и уже кипящий. В шалаше стоят на ящике жестяные чашки, чай, хлеб, молоко в крынке.

И вот двое мужчин пьют чай. Солнышко ласково светит на их обнаженные головы. Тишина и покой. Кукует кукушка, подает голос удод.

— К завтрему сообщат, — говорит секретарь, наливая чай и доливая его молоком, — у нас связь налажена неплохо. Думаю, что он попытается охмурить наших производственников… Где много людей, там легче быть незаметным… Но зато там легче и прощупывать, кого надо… Придется вам у нас погостить…

— С удовольствием, — откликается связной, кроша хлеб в тарелку с молоком, — это же форменный курорт!

— На другом таком курорте недели две тому назад мы потеряли пятерых, — говорит секретарь.

— Я слушаю кукушку и верю, что она не врет. Лет пятнадцать уже мне отпустила!

— Это у нее любезность к гостю! Мне она больше двух лот еще не предсказывала…

Секретарь улыбается, и никакого чувства обреченности нет на его лице. Нет и бравады. Секретарь — оптимист и жизнелюб, он естествен в своей спокойной уверенности и решительности движений.

— Жалко — до речки далеко, — говорит секретарь, прихлебывая чай, — а то привез бы я сюда после войны жинку с дочкой, пускай, это, лечат хворые нервы… И сам бы к ним на воскресенье приезжал… Моя жинка две вещи обожает: варенье варить и, это, удить рыбу… Просто иногда до драм доходило. Говорю: зачем тебе столько варенья, а она: "Это моя страсть, чтобы каждому было по вкусу!.." Небось не сладко ей в эвакуации — все сюда просилась, да ЦК не разрешил…

— А я вот, товарищ Федор, — произносит связной, — даже и подумать о своих боюсь… Отец у меня, мать, братья, сестры. Ну, братья на фронте. За них не страшно… Сердце ужасно переживает за остальных — они пока на оккупированной территории. И я должен их пореже вспоминать, чтобы естественнее играть роль немца. Вот интересная психология, правда?

— Где вы учили немецкий язык, товарищ Тарас?

— Я с детства рос среди немцев. Закончил немецкую среднюю школу в Германии. Мой отец несколько лет работал в отделении нашего торгпредства…

— Ага. Понятно, — секретарь прислушивается и подымается с места. — Меня, кажется, зовут. Допивайте, это, чай и мойте посуду, я сейчас…

Секретарь поспешно уходит в глубь сада, а связной занимается хозяйством: убирает посуду, подметает веничком у шалаша. Мурлычет песенку.

Возвращается секретарь.

— Все дела да дела, — говорит он, ероша волосы и покашливая в руку, — вот, поверите ли, поступает, это, подписка на военный заем!

— На заем?!

— Да, мы решили, что почетная советская обязанность касается и нас! Правда, единственное различие наше от подписчиков по ту сторону фронта — это то, что подписка вносится наличными…

Связной вдруг что-то вспоминает, поднимает штанину, лезет в голенище сапога, достает золотой портсигар.

— Вот, — говорит он, — получите от меня. Выдали мне в Н. для подкупа начальника концлагеря, но в последнюю минуту удалось отобрать…

Секретарь прячет портсигар, присаживается на сене у шалаша и, выдержав паузу, говорит:

— А ваш Яшка, кажется, уже клюнул… Передают с завода… Там один старичок мастер работает по нашему заданию… Величайшей души человек! Как его ненавидят непосвященные люди! Полиция считает за своего человека, дирекция верит… А он идет по бровке над смертью — потому что так надо, этого требуют интересы родины…

— Яшку мне поручено доставить в штаб, — замечает связной, — как прикажете действовать? Зверь хитер, гестаповской школы…

— Дело возьмем на себя и проведем втихомолку, — отвечает секретарь. Я поручил привести его на одну явку, но с гарантией, что он, это, не успеет сообщить полиции адрес. Там поговорим. Вас пригласим в качестве прокурора…

— Благодарю, — отвечает связной, — Яшка мне особенно дорог: два раза уже уходил от меня! Он и сам не знает, как мы интересуемся его персоной…

— Дело в том, — объясняет секретарь, — что у нас имеются причины, по которым, это, рекомендуется производить поменьше шума, чтобы не волновать особенно полицию и гестапо. Мы готовим одно очень большое дело — вам можно знать для передачи высшему руководству — ни более, ни менее, как восстание, это, большого размаха. Скажем, порядка нескольких тысяч бойцов. Когда фронт приблизится к нам, мы начнем…

— Доложу, — говорит связной. — Вы поэтому и передатчик перевели на ограниченные действия?

— Конечно. С вашего разрешения, я прилягу и пораскину мыслями. Не удивляйтесь, если услышите пение: это помогает думать…