Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3. Пьесы и киносценарии - [147]

— С фото он тоже умеет управляться, — отмечает связной, — хотя фото для удостоверений и не бог весть какое искусство!

— Я не только для удостоверений! — не выдерживает мальчик и сейчас же заставляет себя остановиться.

— Можно, Витенька, — говорит мать, — это человек свой. Мы с сыном решили выдвинуть перед райкомом партии, так сказать, встречный план. Помимо наших прямых обязанностей — документы, паспорта, отметки и прочее, мы для них делаем специальные снимки. Фиксируем, так сказать, все гитлеровские злодеяния. Для будущих трибуналов, конечно. Тела расстрелянных, повешенных, физиономии палачей, картины разрушений — вам объяснять не приходится, сами знаете…

— Какие вы герои! — вырывается у связного.

Стук в дверь.

— Кто это так поздно? — беспокоится мать. — Это к нам, Витенька… Устрой товарища на диване за ширмой, пока я открою дверь…

Связной ложится на диван, мальчик ставит перед ним ширму.

Пропуская вперед себя пожилого мужчину, возвращается мать мальчика.

Мужчина очень смущен, мнет в руках шапку и не знает, с чего начать.

— Неонила Семеновна, — говорит он тихо, — я бы сам ни за что не решился идти к вам… Добрые люди посоветовали… Говорят, пойди к Неониле Семеновне, она была народным заседателем, знает все наши законы!.. Рассудите вы меня…

— Обратитесь, господин, в управу — там известны законы…

— Я не уважаю немецких законов, подчиняюсь советским, — убежденно говорит мужчина, — у меня конфликт с квартирохозяином. Неонила Семеновна!

— Не могу, — отвечает женщина, — я не имею права судить…

— Как не имеете права? — обижается пришедший. — Мы вас выбрали в народные заседатели — значит имеете полное право! Вы у нас теперь первая и последняя инстанция! Как присудите, так и выполним… Разрешите прийти с ответчиком к вам… Он сказал, что никого другого не послушает…

— Ладно, приходите в субботу, — устало машет рукой женщина, — не могу я отказывать… Мой приговор не обязателен для исполнения…

— Необязателен?! — восклицает пришедший. — Пускай попробует кто-нибудь не подчиниться. За этим народ следит, Неонила Семеновна… До свидания пока…

Мужчина уходит на цыпочках, держа в руке шапку. Связной появляется из-за ширмы.

— Я не нахожу слов, — говорит он, глядя любовно на хозяйку и мальчика.

— Вот так и живем, — смущенно отвечает Неонила Семеновна, — не хотят советские люди отказываться от своих законов…

— Мой аппарат готов, — говорит мальчик. — Выдержка будет большая, попрошу не двигаться…

— Надевайте мундир, — отзывается мать, — вот зеркало, приводите себя в нужный вид. Я на минутку выйду, посторожу…

Женщина выходит, связной облачается в эсэсовский мундир, надевает фуражку, нацепляет себе гитлеровские усики, делает несколько мазков гримировальным карандашом, вставляет в глаз монокль. Приосанивается, надувает грудь и щеки.

Мальчик наводит фотоаппарат.

— Глаза вот сюда… Еще более идиотское лицо… Сожмите губы… Презирайте всех… Снимаю!

Застывшее лицо обершарфюрера СС с моноклем в левом глазу.

* * *

И вот — то же лицо эсэсовца и фуражке перед ворогами здания гестапо. Вечер. Офицер стоит, широко расставив ноги, хлопает себя хлыстом по голенищам сапог и орет:

— Скоты! Мерзавцы! Открыть ворота!!!

Сзади него — чудовищный автобус, поднятый с какой-то автомобильной свалки. Он расписан всеми цветами радуги: черные фестоны, кресты, свастика, серебряные ангелочки, гирлянды цветов, надпись в овале из пальмовых ветвей.

Ворота медленно отворяются, офицер входит во двор и начинает там наводить порядки:

— Какая деревня поставила здесь машину?! Где шофер?! Гони ее в сторону! Заезжай, Густав! Смотри на мою руку, олух проклятый! К стенке жми, впритирку, болван! Тебе разве катафалки водить? В пастухи тебя к коровам! Тише, задушишь! Скотина, ты царапаешь кузов!

В окне второго этажа появляется фигура начальника гестапо, придерживает рукой пенсне, наклоняется вниз.

— Алло, старина! Чего разбушевался?

Приезжий офицер поднимает голову, небрежно отдает честь:

— Хайль Гитлер!

И снова орет на своего шофера:

— Свинья собачья! Ты мне испортишь катафалк! Подверни еще. Чтобы кузов пришелся под окном господина начальника, кретин! Так. Стоп! Довольно. Распрягай лошадь и ступай выпей кружку пива…

Заглядывает во внутрь автобуса.

— Что?! Почему эта посудина лежит на боку? Поставь как следует! Мертвый генерал германской армии должен лежать, как положено по уставу! Осторожнее! Так. Запри колымагу и ступай. Через три часа приказываю явится. Марш!

Шофер, козырнув, выходит в ворота. Офицер придирчиво осматривает автобус-катафалк. Машина стоит под самой стеной — ниже окна кабинета начальника.

— Нет, ты посмотри, старина, — обращается он к начальнику гестапо, — ведь это не катафалк, а цирк собачий! Дядя заставляет меня ездить в этом позорном балагане! Я вынужден был оставить свой чудесный "оппель"! Теперь ходи пешком по городу, как туземец!

— Дать вам мою машину, господин племянник? — сочувственно спрашивает начальник из окна.

— Нет, в другой раз он меня не заманит! Фирма фирмой, но честь мундира прежде всего! Если бы не доктор Геббельс…

— Эй, — кричит из окна начальник. — Где Герман? Герман, повези господина обершарфюрера по делам. Как поживает старик Пешке?