Янки при дворе короля Артура - [67]

Но вотъ послышался легкій шумъ изо того угла, гдѣ была лѣстница. Это спустился король. Я увидѣлъ, что онъ несъ что-то такое въ одной рукѣ, а другою держался за лѣстницу; когда онъ вступилъ въ полосу свѣта, я увидѣлъ, что у него была на рукахъ худенькая дѣвушка лѣтъ пятнадцати; она была въ полусознательномъ состояніи и умирала отъ оспы. Это былъ героизмъ со стороны короля, достигшій своего наибольшаго величія; это было все равно, что невооруженному взывать смерть на поле битвы; но въ то же время какъ онъ былъ скроменъ; король нисколько не рисовался, такъ какъ тутъ не было свидѣтелей, разодѣтыхъ въ шелкъ и золото, которые могли бы рукоплескать такому великодушію; въ данномъ случаѣ, поведеніе короля было такъ же безупречно, какъ оно всегда было добросовѣстно въ мелкихъ спорахъ рыцарей, выступавшихъ на равный бой и облаченныхъ въ предохранительную броню. Онъ былъ великъ въ эту минуту, истинно великъ. Это былъ не король, закованный въ броню и убивающій исполина или дракона, а король въ одеждѣ простолюдина, несшій смерть въ своихъ рукахъ, чтобы мать-поселянка могла взглянуть въ послѣдній разъ на своего умирающаго ребенка.

Онъ положилъ дѣвушку подлѣ матери и послѣдняя, чуть не задыхаясь отъ слезъ, стала ласкать свое дитя; въ глазахъ дѣвушки также блеснулъ мимолетный огонекъ, какъ бы въ отвѣтъ на ласки матери, но это было все! Мать склонилась надъ нею, цѣловала би, называла ее самыми ласковыми именами, умоляя ее сказать хотя одно слово, но дѣвушка только шевелила губами, не произнося ни одного звука. Я вынулъ изъ своего мѣшка фляжку съ виномъ и хотѣлъ было дать дѣвушкѣ, но мать не позволила мнѣ этого, говоря:

— Нѣтъ, довольно ей страдать; такъ лучше. А вино вернетъ ее на время къ жизни. Вы такой добрый и милостивый, не должны ей причинять зла. Оглядитесь вокругъ, для чего ей жить? Ея братья погибли, ея отецъ умеръ, ея мать скоро отправится въ вѣчность, проклятіе церкви тяготѣетъ надъ нею; никто не защититъ ее, если даже она будетъ погибать на большой дорогѣ. Я не спросила васъ, добрый сэръ, жива-ли ея сестра, тамъ, наверху; но не нужно было спрашивать; иначе вы не оставили бы ее тамъ…

— Она почила мирнымъ сномъ, — сказалъ король глухимъ голосомъ.

— Какой счастливый день! Ахъ, моя Анни, ты скоро соединишься съ твоею сестрою… ты уже на дорогѣ и эти милосердые друзья не воспрепятствуютъ этому.

И она продолжала ласкать и цѣловать свою умирающую дочь, гладя ее по головѣ, по лицу и называя ее самыми нѣжными именами, но отвѣта не было, даже въ блестящихъ глазахъ больной. По лицу короля струились слезы: женщина замѣтила это и сказала:

— О, я понимаю тебя; ты, вѣроятно, оставилъ дома жену, бѣдняжка; вѣроятно, она и ты часто ложились спать голодными, чтобы накормить только своихъ малютокъ; вы знаете, что такое бѣдность, ежедневныя оскорбленія отъ высшихъ и высокая длань церкви и короля.

Король вздрогнулъ при этихъ словахъ, но не сказалъ ничего; онъ хорошо заучилъ свою роль и для начала прекрасно сыгралъ ее. Я хотѣлъ перемѣнить разговоръ и потому предложилъ бѣдной женщинѣ пищи и вина, но она отказалась и отъ того, и отъ другого; она не хотѣла ничего вкушать, пока смерть не дастъ ей полнаго освобожденія. Я проскользнулъ наверхъ, принесъ оттуда трупъ ея умершей дочери и положилъ его подлѣ несчастной женщины; но тутъ опять произошла раздирающая душу сцена. Когда несчастная мать нѣсколько успокоилась, я попросилъ ее разсказать намъ ея грустную исторію.

— Вы, вѣроятно, хорошо и сами ее знаете, такъ какъ и вамъ приходилось страдать, потому что при настоящихъ условіяхъ никто не можетъ этого избѣгнуть въ Британіи. Это старая, грустная повѣсть. Мы боролись и имѣли успѣхъ, т. е. такой успѣхъ, что оставались въ живыхъ и не умирали; и это все, чего только и можно требовать. У насъ не было треволненій, какихъ бы мы не переживали до настоящаго года, который погубилъ насъ; затѣмъ, какъ говорится, всѣ бѣды обрушились на насъ и погубили насъ. Годъ тому назадъ лордъ помѣстья посадилъ нѣсколько фруктовыхъ деревьевъ на нашей фермѣ, на самой лучшей землѣ… Это было крайне недобросовѣстно съ его стороны…

— Но это было его право, — прервалъ ее король.

— Никто этого и не отрицаетъ; вѣроятно, законъ имѣлъ что нибудь въ виду, если въ силу его то, что принадлежитъ лорду, это его, а что мое, то также его. Наша ферма принадлежала намъ по арендѣ; но въ тоже время оиъ имѣлъ право дѣлать съ нею что хотѣлъ. Нѣсколько времени спустя, три фруктовыхъ дерева оказались срубленными. Нашихъ три взрослыхъ сына побѣжали донести объ этомъ преступленіи. И вотъ ихъ заперли въ подземелье его лордства; тамъ они и находятся. Лордъ сказалъ, что они останутся тамъ, пока не признаются; но имъ не въ чемъ было признаваться, такъ какъ они не были виноваты; такъ они и пробудутъ тамъ до самой смерти. Я полагаю, что вамъ хорошо извѣстно это право. Подумайте, какъ намъ было тяжело! Мы остались вдвоемъ съ мужемъ и съ обѣими дѣвочками и должны были собрать жатву, посѣянную съ такимъ трудомъ; но, кромѣ того, намъ приходилось стеречь день и ночь эту жатву отъ голубей и дикихъ животныхъ. Когда уже жатва лорда была почти готова для сбора, а, слѣдовательно, и наша, то насъ позвали на его поля собирать его жатву безвозмездно; онъ никакъ не хотѣлъ засчитать мою работу и работу моихъ обѣихъ дочерей за моихъ троихъ заключенныхъ сыновей, а засчитывалъ нашу работу только за долги ихъ, такъ что намъ приходилось работать на лорда чуть-ли не во все время жатвы. А наша собственная жатва портилась, вслѣдствіе такой небрежности; между тѣмъ его лордство и патеры обвиняли насъ въ томъ, что ихъ долѣ изъ нашей жатвы нанесенъ вредъ. За штрафъ обобрали всю нашу жатву и, кромѣ того, еще заставили насъ самихъ собрать ее и всѣ это безъ всякой платы, такъ что насъ обрекли на голодъ. Затѣмъ самое худшее заключалось въ томъ, что я, обезумѣвшая отъ голода, потерь, тоски по моимъ несчастнымъ сыновьямъ и видя въ такомъ бѣдственномъ положеніи и отчаяніи моего мужа и мою младшую дочь, я рѣшилась произнести богохульство; о! не только одно, но даже тысячу противъ церкви и противъ ея путей. Это было десять дней тому назадъ, когда я заболѣла этою ужасною болѣзнью; эти слова я сказала патеру, который пришелъ упрекать меня въ недостаткѣ смиренія передъ Богомъ. Онъ передалъ мои слова своему начальству и на меня наложили проклятіе; но проклятіе было наложено не только на мою голову, но и на всѣхъ тѣхъ, которые были такъ дороги моему сердцу; да, надъ всѣми нами тяготѣетъ проклятіе Рима.