Янки при дворе короля Артура - [65]

Послѣ продолжительнаго упражненія я сказалъ королю:

— Теперь, государь, представьте себѣ, что мы у дверей какой либо хижины и вся семья передъ вами, а вы обращаетесь къ главѣ этой семьи.

Король выпрямился совершенно безсознательно и сказалъ тономъ самой леденящей холодности:

— Молодецъ, подай сидѣнье, да принеси чего-нибудь поѣсть.

— Ахъ, ваше величество, это нехорошо!

— Чего же тутъ недостаетъ?

— Эти люди не называютъ другъ другъ молодцами.

— Неужели?

— Да; тѣ только, которые стоятъ выше ихъ, называютъ такъ этихъ людей.

— Тогда мнѣ слѣдуетъ начать снова; я назову ого крѣпостнымъ.

— Нѣтъ, нѣтъ; онъ можетъ быть и свободнымъ человѣкомъ.

— Ахъ, вотъ какъ! Тогда мнѣ слѣдуетъ назвать его "добрый человѣкъ".

— Это нѣсколько лучше, вамъ милость, но самое лучшее сказать ему: дружокъ или братецъ.

— Братецъ? Такой дряни?

— Но вѣдь мы сами выдаемъ себя за такую же дрянь.

— Въ такомъ случаѣ, я скажу: "Братецъ, принеси мнѣ сидѣнье и чего-нибудь съѣстнаго". Теперь такъ?

— Не совсѣмъ такъ! Вы сказали подай одно сидѣнье, но не для насъ, не для обоихъ; пищу для одного и сидѣнье для одного.

Король посмотрѣлъ на меня съ удивленіемъ. Онъ обыкновенно не могъ за разъ обсудить всего со всѣхъ сторонъ; онъ могъ обдумывать какую-нибудь идею понемногу, по зернышкамъ, а никакъ не въ цѣлости.

— Неужели и вы будете сидѣть?

— Если я не сяду, то люди подумаютъ, что мы неравные между собою, а только показываемъ видъ, будто мы разные; ихъ не обманешь.

— Это совершенно вѣрно! О, какъ хороша истина, въ какой бы формѣ она ни проявлялась! Да, онъ долженъ принести намъ пищу и сидѣнья и служить совершенно одинаково намъ обоимъ и не выказывать предпочтенія ни одному изъ насъ.

— Но тутъ опять является одна мелочь, требующая исправленія. Онъ не долженъ приносить ничего особеннаго для насъ; мы должны войти и быть вмѣстѣ со всею этою дрянью, сѣсть за столъ вмѣстѣ съ его семьею и согласиться на это и на многія другія отталкивающія вещи, принаравливаіъся къ обычаямъ этого дома и быть съ этою семьею совершенно на равной ногѣ, исключая только, если этотъ человѣкъ изъ рабовъ; наконецъ, тутъ не будетъ ни умывальниковъ, ни столоваго бѣлья, это не водится ни у рабовъ, ни у свободныхъ людей. Прошу ваше величество, пройдитесь еще разъ. Теперь лучше, но все еще не совсѣмъ хорошо. Эти плечи никакъ не сгибаются, тамъ какъ они не знали иной тяжелой ноши, кромѣ кольчуги.

— Дайте мнѣ мѣшокъ; я хочу пріучить свой духъ носить на плечахъ тяжести, не имѣющія ничего почетнаго; вѣдь это нашъ духъ заставляетъ насъ поднимать плечи, а нисколько не вѣсъ тяжести; нося вооруженіе, мы поднимаемъ плечи выше, такъ какъ это почетная тяжесть и человѣкъ держится подъ ней прямо… Но, не дѣлайте мнѣ никакихъ возраженій, а взвалите мнѣ мѣшокъ на плечи.

Теперь онъ лучше подходилъ къ простолюдину съ этимъ мѣшкомъ на плечахъ, но хотя онъ въ данную минуту мало походилъ на короля, но также мало походилъ и на простого человѣка, какого мнѣ когда-либо приходилось видѣть. Это была такая упрямая пара плечъ, которая никакъ не хотѣла горбиться совершенно естественно. Дисциплинированіе началось снова; я поправлялъ короля и давалъ ему совѣты.

— Теперь представьте себѣ, что вы въ долгахъ, докучливые кредиторы не даютъ вамъ покоя; вы не можоте работать, — ну, положимъ, что у васъ околѣла лошадь; ваша жена больна, дѣти плачутъ отъ голода…

Итакъ далѣе, и такъ далѣе; я продолжалъ его дисциплинировать и говорилъ ему о разныхъ бѣдствіяхъ, претерпѣваемыхъ народомъ, вслѣдствіе лишеній и безденежья. Но слово лордъ былъ совершенію пустой звукъ для короля и не представлялъ для него ничего особеннаго. Слова ничего не реализируютъ, ничего не воплощаютъ, пока кто-нибудь самъ лично не пострадаетъ отъ такого слова, воплощеннаго въ человѣка и пострадаетъ такъ, что это выше всѣхъ описаній. Есть такъ много умныхъ людей, разсуждающихъ о "рабочихъ классахъ" и успокоивающихъ себя тѣмъ, что день упорнаго умственнаго труда много тяжелѣе, чѣмъ день упорнаго физическаго труда; по этому-то совершенно справедливо, что первый оплачивается много дороже, чѣмъ второй. Они такъ думаютъ потому, что прекрасно знаютъ первый и не имѣютъ ни малѣйшаго понятія о второмъ. Но мнѣ извѣстенъ какъ умственный трудъ, такъ и физическій, и во всей вселенной не найдется достаточно денегъ, чтобы нанять меня на мѣсяцъ для работы заступомъ; но я буду заниматься какимъ угодно умственнымъ трудомъ за самую бездѣлицу даже, пожалуй, безвозмездно, и это доставитъ мнѣ удовольствіе.

Умственный "трудъ" не можетъ считаться работою; это удовольствіе, развлеченіе и въ этомъ заключается его высшая награда. Самая ничтожная плата архитектору, инженеру, генералу, писателю, скульптору, живописцу, лектору, адвокату, законодателю, актеру, проповѣднику, пѣвцу все же сравнительно высока за его работу; а что сказать про волшебника, стоящаго въ оркестрѣ съ своею магическою палочкою въ рукахъ и управляющаго чудными звуками, носящимися надъ нимъ — правда, онъ работаетъ, если вы только хотите такъ это назвать — но это уже будетъ сарказмъ. Законъ о трудѣ можетъ показаться крайне несправедливымъ — но разъ это такъ установлено, то ничто не можетъ его измѣнить.