Яна и Ян - [130]

— Летний дворец для вас, графиня Гортензия. Можете теперь мечтать среди цветов…

Вместе с Алешем он привез для беседки камышовые кресла из Йиндржихув-Градца. Я сшила для них цветные подушечки, и теперь беседка стала для меня и для дедушки любимым местом отдыха. Пани Кржижова приносит нам туда малиновый сок, уютно устраивается рядом и разражается в адрес Яна хвалебными речами: мол, о таком муже только мечтать можно — интересный, офицер, да еще работящий, по всему Славьетину о нем слава ходит… Вот так и случилось, что Ян полюбил Славьетин, а славьетинцы полюбили моего Яна.

Почти все жители Славьетина присутствовали на торжественном вечере, посвященном годовщине Словацкого национального восстания. Мы с Яном тоже пошли. По этому случаю он надел форму, и я заметила, что женщины посматривали на него с интересом.

Гонзик целыми днями пропадает с ребятами на улице, со мной он бывает только по вечерам, да и то считанные минуты, так как быстро засыпает. Я смотрю на него, и мне кажется, что повторяется мое славьетинское детство пора невиданных открытий и ожесточенных схваток, сопровождавшихся ссадинами и синяками, ведь «открывателям» даром ничего не достается.

Я еще чувствую себя неважно, побаливает спина, но какое это счастье — сознавать, что мы наконец вместе. Иногда вечером мы выходим с Яном и Гонзиком на сельскую площадь и допоздна сидим с соседями под липами. Когда мы возвращаемся домой, Ян одной рукой нежно обнимает меня за плечи, а в другой несет сонного Гонзика. В тишине слышно, как падают в траву славьетинские яблоки…

Потом я проводила Яна в академию. А мы с Гонзиком остаемся здесь на всю осень, пока мама не заберет дедушку в Прагу…

От Веры приходили с Татр письма, написанные уже уверенным, энергичным почерком. В одном из них она сообщила, что приняла решение просить о переводе в Братиславу. Ей и Лацо дают там квартиру, так что теперь они будут вместе. Меня это поразило, но она попыталась утешить: «Моя дорогая Яничка, мы все равно будем встречаться. Мы с Лацо не можем даже представить, чтобы наши пути разошлись навсегда…» Я тоже чувствовала, что без нее моя жизнь сразу станет беднее.

Потом я получила письмо от Магды: ее муж закончил учебу, получил назначение в Прагу, и вскоре они туда переберутся. Так кто же из друзей у меня останется? Йозеф Коларж, пани Кутилкова да пани Фиалова… Между прочим, Фиалова пишет, что ее любимого внука Витека наконец перевели в нашу часть. Я поздравила ее с этим радостным событием, ведь она воспитывала Витека после того, как он потерял родителей в результате автомобильной катастрофы…

«А что, если Ян попросит квартиру в Брно или в его окрестностях? — пришло мне однажды в голову. — Я была долгое время больна, у нас ребенок… Руководство академии в подобных случаях идет навстречу слушателям…»

Я сама удивилась, как быстро отбросила эту мысль: «Нет-нет, я должна окончить училище. В другом месте у меня не будет таких условий, как в нашем городке. И Ян очень любит свою часть. А потом осталось всего три года, они пройдут незаметно…»

Проснулся я поздно, в голове шумело, то и дело накатывала тошнота. Сейчас бы холодного пива! Недаром наш Ньютон говорит: «Одна хорошо охлажденная бутылка сразу ставит человека на ноги…» Только Ньютона здесь нет, нет и холодного пива. Зато весь подвал заставлен бутылями с малиновым соком.

Я встал, подошел к умывальнику, вылил на голову кувшин воды и почувствовал себя немного лучше. Яна вешала в саду белье — мои рубашки, майки, спортивные трусы, а Гонзик подавал ей прищепки, подбирая их по цвету.

— К красному больше подходит белый цвет, правда, мама?

— И желтый…

— А зеленый нет?

— Нет!

— А почему красные розы и зеленые листья хорошо смотрятся вместе?..

Через окно мансарды я наблюдал за ними: они меня еще не заметили. Оба вышли во двор босиком, Яна была в купальнике, Гонзик — в одних трусиках. Солнце палило совсем по-летнему, хотя было уже последнее сентябрьское воскресенье. Весь месяц стояла великолепная погода, и Гонзик стал бронзовым, как индеец. Яна распустила волосы, еще влажные после душа, и подставляла солнцу то бедра, то грудь. За месяц моего отсутствия она заметно пополнела и похорошела. Поэтому вчера время от обеда до вечера я провел в состоянии, которое трудно описать. А Яна вела себя так, будто мы расстались три дня назад. Ее сдержанность волновала меня еще больше, и я поклялся, что вечером непременно унесу ее к себе наверх…

Но вечером явилась целая делегация, чтобы пригласить меня в трактир, где жители Славьетина отмечали праздник урожая. Я не хотел идти, но Яна сказала: «Папа порадовался бы, как тебя любят в Славьетине» — и тут же начала гладить мне брюки и рубашку. Не помню, когда я возвратился домой, и уж совсем не помню, сколько выпил вина. Интересно, что сегодня скажет Яна о моем участии в славьетинском празднике?

Она продолжала развешивать белье. Веревка была привязана высоко, и она все время поднималась на носках, демонстрируя свои красивые ноги… Я потянулся к пачке с сигаретами, щелкнул зажигалкой.

Яна посмотрела на окно и весело помахала мне:

— Привет! Эта ночная серенада… была посвящена мне?