Яма слепых. Белая стена. Рассказы - [234]

— Должно быть, здорово, если мы скажем, что хотим поехать на площадь Россио [100], ну да, Россио, это там, в Венеции, сесть на пароход и поплыть… А с девушкой, должно быть, еще лучше.

Перейра продолжал улыбаться, в то время как Баррос что-то говорил, приводя какие-то цифры и потирая от возбуждения руки, словно его бил озноб при мысли о такой возможности. Через некоторое время, когда Фрейтас уже спорил с Силверио из-за Парижа и Венеции и когда явился официант, встревоженный шумом, решив, что спорят о футболе, Баррос поднялся с листком бумаги в руке и, опрокинув кружку, разлил остатки пива.

— Все так, как я говорил… Точно так я и думал. Через три-четыре года мы сможем туда поехать.

— Но как?! — вмешался Перейра с тем же провокационным видом.

Баррос поднял руку и снова уселся.

— Очень просто. Цифры умеют говорить, как и люди… За жилье — шестьдесят анголаров, за негра-прислугу — пятнадцать анголаров…

— Пятнадцать анголаров?

— Да, разделив на пять. Одного негра достаточно для услуг.

— Конечно, достаточно! — согласился Силверио.

— Продолжай, — попросил Фрейтас, поглаживая свои рыжеватые усы.

Немного помолчав, Баррос продолжил:

— На еду — двести пятьдесят анголаров, а на прачку…

— Одна прачка на всех? Нет, не пойдет… Я свою не оставлю, — сказал Соуза. — Мне жаль, но я ее не оставлю.

— Она его хорошо обслуживает, — отпустил кто-то двусмысленную шутку.

— Ну, это мое дело. Я не буду менять прачку и свою не отдам никому другому. Потерпите!

— Значит, нанимаем прачку для четверых…

— Я еще не знаю насчет четверых, — пояснил Баррос — Вот Перейра еще не сказал, хочет ли он.

— Ясно, что хочу. А пожалуй, точно хочу. Из того, что я не запрыгал от радости и не строю планов, вовсе не следует, что я не хочу ехать… Конечно, для меня это будет Непросто. Я слегка выпиваю, не прочь сыграть в карты…

— Значит, бросишь играть и пить.

— Легко сказать. У меня свои слабости. И хорошо, что они у меня есть, ведь я мужчина!

— Ну как хочешь, — сказал в заключение Баррос. — Я думаю, что можно отложить за год восемь тысяч эскудо. Этого вполне хватит.

— Восемь тысяч?

— Да, около восьми тысяч. Мы перестанем ездить каждое воскресенье в такси, и только это даст почти три тысячи за год, если мы не захотим урезать и другие расходы: стоит ли нам так часто ходить в кино?…

— Смотреть такие фильмы…

— Нет, от кино я не могу отказаться, — с сожалением произнес Силверио, который заглядывался на дочку владельца кинотеатра.

Все рассмеялись.

— Что в этом смешного? — раздраженно спросил Силверио. — Вы над всем насмехаетесь…

Но Баррос уже продолжал:

— Живя в одном доме, мы реже станем бывать в кафе, это уж точно. Будем проводить время за разговорами…

— Или устраивать побоища, — пошутил Соуза, толкая локтем Фрейтаса.

— Как захотите… А сейчас надо решать. Ты что скажешь? Перейра кивнул головой.

— Ладно, значит, решено! — заключил Фрейтас. — Будем искать жилье.

Так они и нашли дом, в котором стали жить все вместе. Два окна дома выходили на улицу святого Антонио, а одно окно, выходящее на противоположную сторону, находилось в комнате, где они ели и отдыхали по вечерам. Нужно сказать, что это было чудесное окно, откуда виднелось море, и только поэтому стоило снять дом. Соуза называл его «окном грез». Он никогда не смотрел на уродливый и грязный овраг, нависавший над футбольным полем Кокейрос. Его взор устремлялся вдаль, переходя от золотого песчаного острова, по-змеиному изогнувшегося, к стоявшим неподалеку судам, которые прибывали, привозя с собой воспоминания детства. Ему нравилось смотреть на океан и без судов. Океан был огромен, и над его волнами хватало простора для любых фантазий. Он никогда не вспоминал, что в море около Луанды водились акулы.

— Я боюсь только акул, которые ходят по суше, — сказал ему Силверио, неловко затягиваясь из огромной трубки, которую он завел для форса. Когда он начинал курить, друзья, потешаясь над ним, говорили, что трубка курила Силверио, настолько он казался тщедушным и нелепым. Но тот считал себя похожим на одного киноактера, лицо у него было точно такое же, а остальное для него не имело значения: ведь было ясно, что он никогда не станет фотографироваться во весь рост.

Соуза, любивший жаловаться и говорить о своей тоске по Лиссабону, часами просиживал у того «окна грез». Остальные, подшучивая над ним, называли его «певцом», а он, улыбаясь, качал головой с той легкой усмешкой, когда не хотят разговаривать. Он ничего не отвечал, но никогда и не говорил, что ему нравится эго прозвище.

Предстоящая поездка в отпуск все больше их объединяла, только Фрейтас был менее всех увлечен этой идеей. Ни у кого не хватило смелости сказать ему, чтобы он оставил свою любовницу Альбину, белую проститутку, которая жила недалеко от пляжа Мутамбо вместе с одной девушкой с Зеленого Мыса. Фрейтас понимал, что они хотят поговорить об этом, друзья чувствовали его нервозность, и как-то вечером за ужином он заявил, что она даст деньги на расходы в Швейцарии. Все замолчали, убежденные в том, о чем он только догадывался. Это был его самый большой недостаток. Они знали о его ревности, однажды он даже их просил, чтобы они к ней не ходили, а это означало, что вопреки заверениям Фрейтаса деньги шли совсем на другое.