Яков-лжец - [53]

Но они повлияли на жизнь, не все так просто. Несколько дней подряд она отговаривалась то одной, то другой причиной, почему не может пойти с Мишей к нему в комнату, и он, разочарованный, уходил. До вчерашнего дня, когда она уже не могла найти повода для отказа или не хотела, и он ее спросил: «А сегодня почему ты не идешь?» Она ответила: «Я же иду!» И тогда он сказал это слово: «Наконец!»

Они пришли к нему в комнату, Миша еще раньше все переставил, потому что теперь можно было считать — Файнгольд больше не придет, окончательно и бесповоротно. Шкаф стоял, как уже было сказано, у стены, занавеска висела на окне, Роза остановилась, ей надо было сначала привыкнуть. Потому что такой она эту комнату еще не видела. Конечно, ей бросилась в глаза аккуратно застеленная кровать Файнгольда, как будто она предчувствовала, что с этой кроватью у нее еще будут неприятности. Она спросила:

— Что за коробка?

— Его вещи. На случай, если за ними кто-нибудь придет, — сказал Миша. И им сразу стало легко.

Прошло какое-то время, они легли в постель, но долго лежали молча и неподвижно, и не было радости, как все оказалось по-другому в этот вечер, свет еще горел. Миша повернулся на бок, она лежала на спине, потому что кровать была слишком узка для того, чтобы оба лежали на спине. Бросив взгляд на застеленную кровать Файнгольда, он спросил:

— Как ты думаешь, не могли бы мы…

— Пожалуйста, нет, — перебила она испуганно.

— Ну хорошо, не надо.

Он погасил свет, положил руку ей под голову, так всегда у них начиналось, и хотел ее поцеловать, но она отвернулась. Пока он не спросил:

— Что с тобой?

— Ничего.

Какое-то время он раздумывал, что означает «ничего», а потом сказал:

— Но ведь ты его все равно что и не знала? А если бы и знала, что мы можем изменить?

Он снова попытался ее поцеловать, на этот раз она разрешила, разрешила и только, не ответила на его ласку. Скоро он понял, что ничего у него с ней сегодня не получится, тогда он закрыл глаза, подождем до подходящего настроения, и заснул. И только это единственное было как всегда, он всегда засыпает первым.

Среди ночи Роза его разбудила, он не рассердился, он надеялся, что она наконец передумала, а для этого приятно быть разбуженным.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, Миша, — шепнула она.

— Давай, говори.

Но она продолжала молчать, и он неправильно понял ее молчание, притянул к себе и коснулся губами ее лица и почувствовал, что оно все мокрое и соленое, начиная от глаз и ниже. Он страшно испугался, потому что привык к тому, что она редко смеялась и никогда не плакала, даже когда ее единственную подругу посадили на поезд полгода назад, она не могла плакать, молчала как убитая несколько дней. И вдруг все лицо мокрое, есть от чего испугаться, но она не всхлипывала, не жаловалась, она просто безмолвно плакала, он бы не проснулся, если бы она его не разбудила. И если судить по ее голосу, все уже как будто прошло.

— У меня к тебе просьба, она покажется тебе странной.

— Ну скажи.

— Пусть комната будет, как раньше.

— Что значит, как раньше?

— Чтобы шкаф стоял посередине. И занавеска.

— Но к чему? Ведь Файнгольда нет!

— Мне так хочется, — сказала она.

Это действительно показалось ему странным, сначала странным, потом он посчитал это капризом, потом нашел глупым, а потом просто смешным. Он вспомнил, что когда-то слышал или читал о беспричинных капризах женщин и что рекомендуется с самого начала им не поддаваться. Вся эта перестановка не заняла бы у него и десяти минут, но он сказал:

— Только если ты мне назовешь разумную причину.

— Мне так хочется, — сказала она.

А это не было разумной причиной, при всем желании нельзя было считать это разумной причиной, и он решительно воспротивился. Он сказал, хоть ей делает честь то, что она так близко к сердцу принимает исчезновение Файнгольда, правда, она его совсем не знала, только слышала, как он дышит и храпит, но в конце концов, в гетто каждый день пропадают люди, которых она тоже не знает, и если по поводу каждого устраивать такой спектакль, то выдержать это просто невозможно. А она назвала его бесчувственным бревном, и, если бы не приказ насчет восьми часов, она бы наверняка встала, оделась — и прощай. А так она только повернулась к нему спиной, чтобы он заметил, как она его презирает.

На следующий день, сегодня, значит, он встречал ее возле фабрики, потому что у нее дома, в присутствии родителей, помириться было бы гораздо труднее. И так это примирение далось достаточно трудно, не из-за нежелания, а потому что у них не было опыта в том, как кончать ссору. В конце концов они оба признали, что вели себя не совсем правильно, поцеловались в каком-то подъезде, и снова можно было вздохнуть свободнее. Они зашли к ней домой, чтобы предупредить, где она останется ночевать. Франкфуртера это не привело в восторг, он не мог знать, что вчерашняя ночь, можно сказать, прошла даром, Миша слышал, как фрау Франкфуртер тихо сказала мужу: «Пусть идет!»

Все, можно отправляться к нему, они оба изо всех сил стараются быть ласковыми друг с другом, после ссоры каждый хочет показать себя с лучшей стороны, но чувствовалось, что должно пройти какое-то время, пока все будет, как раньше.