Якорь в сердце - [109]

— Поворачивай назад, Аугуст, проверим большой ставной невод!

Мережа стояла далеко от маяка в открытом море, там, где ветер вел бешеную свистопляску. С воем защищая свои владения, он силился преградить нам путь. Лодка дыбилась, проваливалась, отряхивалась, словно выбежавшая из воды собака. Дизель не подвел — натужно, но упорно он с каждым оборотом винта приближал лодку к цели.

Сперва мы увидели танцующий на пенистых гребнях обтрепанный черный флажок. От него тянулась длинная сверкающая линия: то были стеклянные шары кухтылей, в которых отражались лучи солнца. Теперь нужно было тянуть. Всем и со всех сил, словно спасая жизнь.

Накатывается волна? Пусть! Пусть мокрая одежда липнет к коже! Нам не до этого. Нам жарко. Раз, два, взяли! Раз, два, взяли. Неллия тоже тянет и кричит, забыв обо всем на свете. Нужно поднять мережу, несмотря на шторм, сколько бы тонн она ни весила. Чем тяжелее мережа, тем больше улов! Раз, два, взяли!

Вот первый обруч мережи, за ним ползет второй, третий, и затем волна буквально засыпает рыбой лодку — из мережи валится камбала, бельдюга, окуни, судаки и, наконец, лососи.

— Центнера три наберется, — довольно ворчит Печак, снова завязывая куток мережи. — У вас счастливая рука.

— Но фабрике ведь не хватило целых пяти до плана, — Неллия разочарована.

Печак улыбается.

— Если бы вы почаще приезжали, фабрике не пришлось бы жаловаться. — И, не дождавшись ответа, приказывает: — Раймонд, передай руль Неллии, пусть держит к следующей мереже.

…Когда я через неделю заглянул в редакцию, то узнал, что Неллия Марциня еще не сдала свой очерк — не хватило материала, поэтому она поехала в рыбацкий поселок снова.

— Так иногда случается с первым репортажем, — покачал головой редактор. — Боюсь, у нее там получится целый роман, а нам нужно всего несколько страничек. Может быть, вы согласитесь написать?

Я согласился.

1960

Перевела В. Волковская.

КАПИТАН КРУМ И ЕГО КОМАНДА Очерк

Дуло с берега. Заходя на посадку, самолет сделал круг над морем. Все в морщинках мелких волн, оно походило на хмурый, озабоченный лоб. Но стоило пробиться солнечному лучу сквозь вороха облаков — и тотчас все изменилось. Совсем как на сцене, где прожектора высвечивают главных действующих лиц, под нами обозначился голубой круг. Казалось, сама природа пожелала обратить внимание воздушных пассажиров на характерный для Лиепаи пейзаж: рыболовные траулеры в открытом море.

Меня охватило странное беспокойство. На одном из этих суденышек, таких одинаковых, когда глядишь на них с высоты, завтра я выйду в море. Выйду в море с рыбаками, увижу воочию их нелегкий труд.

На котором же из корабликов мне предстоит провести несколько последующих недель?

Я прильнул к иллюминатору. Словно желая мне помочь, самолет накренился и показал мне их крупным планом. Горизонт взметнулся вверх, и море как бы превратилось в экран. Теперь траулеры напоминали шпульки на ткацком станке, от которых протянулись белоснежные нити по синеватой основе. Не успел я подобрать себе по вкусу тралбот, как неожиданно, словно бы для перехода наплывом к следующему кадру, «экран» заволокло белым. Дым густел, делился на пряди. Его извергали многочисленные трубы, напоминая, что Лиепая не только город рыбаков, но и крупный промышленный центр.

В аэропорту я взял такси и поехал в рыболовецкую артель «Большевик». Журналистский зуд торопил меня к тем, кто первым в Латвии выполнил годовой план лова и довел доходы своей артели до нескольких миллионов рублей. По пути мне вспомнилось, как несколько лет назад я брел тут по глубокому песку. Теперь же под колесами расстилался асфальт.

— Рыбаки на свои денежки шоссе построили, — заметил шофер. — Накупили автомашин и не желают гробить их по ухабам.

Колхозный центр — это целый небольшой городок со своей лесопилкой, обширными складами, гаражами для легковых и грузовых автомобилей, механическими и сетеремонтными мастерскими. Разумеется, есть и здание правления, красный уголок, собственная радиостанция, промтоварный и продуктовый магазины. Здешние причалы могут одновременно принять до сотни рыболовных тралботов, могут тут швартоваться и крупные логгеры и рефрижераторы, которые артель посылает на экспедиционный лов в Атлантический океан и Северное море.

Во главе столь солидного хозяйства должен стоять человек недюжинного ума и способностей. Именно таков Фрицис Талав, и не будь он таким, рыбаки не избирали бы его уже восьмой раз подряд председателем артели. Доверие и авторитет у товарищей Талав завоевал давно, в 1933 году, и с той поры не роняет его. Будучи еще курсантом мореходного училища, он служил палубным матросом и стоял у штурвала. Когда судовладельцы в годы экономического кризиса снизили морякам зарплату, он организовал забастовку. Несколько недель продолжалась борьба с хозяевами. Не помогли даже прямые угрозы капитана: «Подумайте, Талав, о своем будущем, вы же хотите стать морским офицером!» — «Я с теми, с кем из одного котла ем», — ответил юноша капитану. Груз начал портиться, и судовладельцы были вынуждены пойти на уступки.

Вся дальнейшая жизнь Талава была логическим продолжением этого первого шага. Однажды попав в «черный список», он, дипломированный штурман дальнего плавания, не мог устроиться даже кочегаром на суда латвийских пароходных компаний. На английских судах Талаву за пять лет тоже не удалось дослужиться выше старшего матроса, и золотые часы — награда за отличные успехи в училище — вскоре перекочевали в один из ливерпульских ломбардов. О своем дипломе и удостоверении штурмана Талав больше не заикался. И потому понятно изумление английского капитана, узнавшего в лоцмане, проводившем его судно в Лиепайский порт, своего бывшего подчиненного Талава… Это было весной сорок первого года.