Якорь спасения - [39]

Едва прослышав о том, что Востроносов основательно начал работать над новой повестью, Кавалергардов тут же принялся ее шумно рекламировать. Ему не терпелось заявить, что затянувшаяся было творческая пауза открытого им гения наконец кончилась, и скоро, очень скоро читатели насладятся новым произведением.

Аким спешил, хотя свойственная всем пишущим мучительная тревога за судьбу рождающегося произведения и не покидала. Чтобы проверить себя, Аким раза два читал отрывки из повести в кругу близких друзей на даче Кавалергардова. Кроме хозяев, присутствовали Чайников и Артур Подлиповский, проявлявший особенно острый интерес к новому детищу юного гения. Оба чтения прошли успешно. Присутствующие хвалили горячо.

Слух о новой повести Востроносова быстро распространился, лирические отрывки появились в молодежной газете и в еженедельнике. На страницах печати снова замелькали портреты Акима Востроносова, наиболее нетерпеливые критики начали высказывать самые похвальные предположения относительно достоинств новой повести, которую теперь все ждали с вполне понятным нетерпением.

Все это настроило на неумеренно оптимистический лад и самого Акима, даже те недостатки, какие он видел достаточно отчетливо в новой повести, начали казаться преувеличенными.

И в "Восходе" повесть была принята с восторгом. Предложение Аскольда Чайникова испытать через умную машину и новую повесть Акима было решительно отвергнуто и не только главным редактором, а и сотрудниками. Но прежде всего главным редактором.

- Зачем это? - укоризненно возразил Илларион Варсанофьевич Чайникову. - Вы готовы уже все превратить в недостойную игру. Гениальность установлена как бесспорный факт, а проявления ее могут быть весьма различны. И это ничего не должно менять. Так что это совсем зря. Ни к чему, дорогой, абсолютно ни к чему.

Кавалергардов и на этот раз позаботился о том, чтобы заранее организовать положительные отзывы о новой повести сразу же по выходе ее в свет. Но все прошло не так гладко, как раньше. "Двое под луной", очевидно, прохладно приняли читатели и особенно некоторые критики, принявшиеся усердно разносить новую повесть Востроносова.

Промахи и в самом деле были очевидны - вещь неровная, сыроватая, камерная по сюжету и материалу, даже при удачном исполнении вряд ли могла, по мнению критиков, претендовать на широкое общественное звучание.

Кавалергардов объявил все это злопыхательством, заговором завистников. Ему пришлось употребить все свое влияние, чтобы хоть отчасти сдержать поток колких замечаний, грозивших рекой хлынуть на страницы печати.

Сыскались и друзья, еще совсем недавно уверявшие в своей преданности, садившиеся за стол у Акима, как у себя дома, которые теперь отпускали без всякого стеснения едкие шуточки по поводу очевидных промахов новой повести. А что касается Артура Подлиповского, рекомендовавшегося лучшим другом Востроносова, так он в открытую радовался неудаче, постигшей Акима. Многим при встрече Артур старался наговорить о творческой несостоятельности юного гения, обращая свой рассказ обычно в ловкую полушутку, рассказанную будто бы только ради забавы.

- Деревня-матушка сказывается. Не могла не сказаться, - говорил он с улыбочкой в оправдание того, что случилось с Востроносовым.

Самые неприятные слухи начали доходить и до Акима, больно ранили. С каждым днем он убеждался в том, что на этот раз его постигла подлинная неудача. "Вот и верь похвалам друзей, их льстивым отзывам", - горько сетовал Аким.

Боль свою он переживал затаенно, так, чтобы никто, включая и Меточку, не догадывался о его состоянии. Ему стыдно было, что повесть не удалась, связанные с ней надежды не оправдались. Его преследовало такое чувство, будто он подвел не себя, а кого-то еще: на него надеялись, ему безгранично верили, а он взял и обманул.

Впервые в своей жизни наш герой испытал самое удручающее чувство, которое убивает человеческую волю, - чувство отчаяния. Неведомое дотоле молодому человеку, оно вконец отравляло существование.

Аким не находил себе места, стал раздражителен, и с женой как-то сами собой сложились натянутые отношения, очевидно, обнаружилось взаимное непонимание и даже враждебность. Меточка с легким сердцем укатила на съемки телефильма, оставив Востроносова в полном одиночестве.

Приступы отчаяния все чаще и больнее донимали Акима, и он не знал, что делать, как быть, на кого опереться. В один из таких приступов он ринулся было в редакцию к Аскольду Чайникову с намерением попросить его пропустить через машину хотя бы самые удачные страницы повести и узнать подлинную цену, объективную, совершенно независимую от путаных людских пристрастий, тому, что он сделал. А главное, ему хотелось знать наверняка, на что он еще способен?

Чайникова он застал в редакции. Потолковал с ним о всяких разностях, выслушал парочку только что родившихся анекдотов, а с просьбой так и не обратился - духу не хватило. В самый последний момент в голове мелькнула опасливая мысль - а что, если машина признает его творение никуда не годным, тогда об этом будет знать не только он, а еще и Аскольд Аполлонович, хотя и верный человек, и друг настоящий, но все же с присущими любому человеку слабостями. И где ручательство, что самый нежелательный и опасный для него, Акима, слух не поползет и не начнет обрастать домыслами врагов и недоброжелателей, число которых в последнее время заметно прибавилось. Аким, лишь как бы между прочим, осведомился насчет того, насколько исправно работает умная машина. Чайников на машину не жаловался и в шутливом тоне заметил, что гениев больше не открывает, а таланты не слишком часто, но все же выявляются.