Якорь спасения - [33]

После этого гости не считали возможным отмалчиваться и принялись сначала не особенно пылко, а потом все больше и больше входя во вкус, хвалить прослушанные куски. Хвалить в этом кругу, как, впрочем, и ругать, даже поносить умели и делали как то, так и другое с большой охотой.

Всякого человека и, замечу, без особенного труда можно уверить в том, что он гений, равно как и в том, что он бездарь из бездарей, надо лишь настойчиво твердить то, в чем в данном случае вы желаете убедить. Не отступайтесь, и вы достигнете желаемого.

Разговоры о приписываемой ему гениальности Востроносов воспринимал поначалу всего лишь как необидную иронию или продиктованное дружеским расположением преувеличение. Сам он был далек от мысли о том, что написал действительно гениальное произведение. Он верил, что повесть ему в общем удалась, что в ней действительно немало выразительных эпизодов, метко схваченных характеров, есть острота и даже, может быть, некоторая глубина, но что касается гениальности - явный перехлест. Протестовать против этого сначала у него не хватило духу, затем он посчитал несколько неучтивым в незнакомой компании противоречить столь солидным и широко известным людям. До сих пор подражание кому-либо из известных писателей Аким искренне считал предосудительным. Но это-то больше всего и ставилось ему в заслугу. И если сначала именно такие похвалы более всего и смущали Востроносова, то к концу вечера незаметно для себя он уже ничего предосудительного в этом не видел. Более того, он все с большим и большим удовлетворением отмечал, что никакой иронии и расточаемых по его адресу непомерных похвал нет, они произнесены самым искренним тоном. И хвалят его люди, которым дано понимать в литературе куда больше, чем ему, желторотому юнцу. Сообразив это, а мы всегда или, во всяком случае, по большей части соображаем лишь к своей выгоде, Аким начал ощущать свою гениальность.

Он легко и просто распрощался с гостями, перед которыми еще так недавно робел и тушевался. И на даче Кавалергардова он вдруг почувствовал себя не занесенным сюда волею счастливого случая, а почетным гостем, которому положены и радушный прием и услужливо-вежливое обхождение.

Гости разошлись поздненько, хозяин и хозяйка чувствовали себя утомленными, устало позевывали. Что же касается Акима Востроносова, то день чрезмерных перегрузок, которые должны были бы его вымотать до крайних пределов, теперь не казался даже утомительным. Напротив, сейчас он чувствовал прилив бодрости, прибавление свежих сил и мог слушать похвалы хоть до самого утра. Спать совсем не хотелось, и потому он не спешил подняться в отведенную ему комнату, на что так надеялись хозяева.

- Не перехвалили случаем тебя? - спросил, позевывая, Кавалергардов не затем, чтобы услышать возражения, а лишь для того, чтобы хоть что-то сказать на прощание.

Аким, хотя в душе и занесся в выси небесные, не в силу ума, а скорее по укоренившейся привычке скромно ответил:

- Не знаю.

- Ничего, ничего, братец, - покровительственно положив тяжелую ладонь на острое мальчишеское плечо, проговорил Илларион Варсанофьевич, - не зря говорится: кашу маслом не испортишь. Только мой тебе отеческий совет, не заносись. Цену знать себе надо, но заноситься - избави бог!

- Да нет, чего уж, - опять скромно отозвался Востроносов, соображая в то же время насчет того, что пришла пора заикнуться и о более существенном обеспечении славы, чем громкие слова и льстивые похвалы.

- Илларион Варсанофьевич, мне как-то неудобно, - показывая на простецкую тенниску и мятые брюки, проговорил Аким, - показываться теперь в таком виде.

- Это ты верно, - согласился Кавалергардов, - вид у тебя не того. Значит, аванс нужен. Это мы устроим.

- Надо, чтобы кто-то помог Акимушке приодеться, выбрать что помоднее, поприличнее, - сказала супруга Кавалергардова, - ему, плохо знающему город, трудновато будет. Если хочешь, то я...

Илларион Варсанофьевич оборвал жену:

- Поручу заведующему редакцией. А еще лучше Лилечку откомандирую. Ей вкуса не занимать, сделает все в лучшем виде. А пока спать. - Тут он еще раз зевнул и прибавил: - Утро вечера мудренее.

Глава девятая,

в которой Аким Востроносов на собственном опыте узнает,

что значит быть гением

На другой день Аким Востроносов проснулся совсем другим человеком. Впрочем, если быть уж совершенно точным, то надо сказать, что в первые минуты он оставался таким, каким был и прежде, потому что со сна как-то не вдруг вспомнил, что он теперь гений. Пробудился так же, как и вчера и позавчера, с желанием вскочить не сразу, а понежиться в ожидании побудки, которую производила успевшая потрудиться мать, подоившая к этому времени корову, приготовившая завтрак и даже сделавшая уборку по дому. Он привык в эти минуты слышать ее немножечко ворчливый, но все же родной и милый голос.

Аким закрыл было глаза, но тут же открыл их, сообразив вдруг, что он сейчас не дома, не в своей, а в чужой постели, на даче у большого человека Кавалергардова. И все же первым побуждением его было побыстрее одеться и отправиться в родную Ивановку, чтобы тотчас же явиться к родителям, успокоить их, а то они, бедные, поди, с ума посходили от неведения и тревоги о нем. Надо ведь, уехал и как в воду канул, ни слуха, ни полслуха, где он и что с ним. Сестренка и та, должно быть, психует, хотя Аким с сестрой, как и подавляющее большинство братьев и сестер, жили, мягко говоря, не всегда в ладу. Но это не в счет. Сейчас и о сестре, и особенно о родителях Аким подумал с нежностью и искренне упрекнул себя за то, что невольно заставляет их переживать.