Якорь спасения - [26]

- Не было, - не колеблясь, мрачно сообщил Кавалергардов и заверил: Я это твердо помню.

- Может, хоть город был указан? - не отступался от своей догадки первый зам.

- Был указан город? - повернулся к Чайникову Кавалергардов.

Тот недоуменно пожал плечами и честно признался:

- Не помню.

- Да и что может дать город? - безнадежно махнул рукой Илларион Варсанофьевич. И это прозвучало упреком Петру Степановичу - мол, не лезьте с глупостями.

- Ну как же? - осмелился настаивать на своем первый зам. - Можно будет связаться с адресным бюро того города, Востроносовых, я полагаю, не так уж много. По телефону позвонить дело пустое...

- А пожалуй, и верно, - переменил свое мнение Кавалергардов, - вы, Петр Степанович, отправляйтесь в корректорскую или в наборный, куда угодно, разыщите и обследуйте рукопись.

На том пока и порешили. Часа полтора ждали Петра Степановича с какими-нибудь вестями. Издательство находилось минутах в трех ходу, но задержка вышла из-за того, что в корректорской рукописи не оказалось, а в наборном цехе ее разбросали по машинам и долго не могли установить, кто именно набирает ее последние страницы.

Когда же злополучный оригинал нашелся, то Петр Степанович увидел на последней странице под текстом лишь год, когда автор, очевидно, завершил свой труд. С этим известием он и вернулся в редакцию, и оно снова повергло всех в уныние.

Приближался час назначенного заседания редколлегии. Матвеевна держала наготове огромный, едва ли не трехведерный самовар, составлявший завидную достопримечательность редакции, - ни в одном другом печатном органе не было такого огромного самовара, а Лилечка готовила обязательные для этого случая бутерброды.

В "Восходе" заседали по-старинному домовито, попивая чай и жуя бутерброды. Поэтому, может быть, несмотря на все внешние бури, частенько гремевшие вокруг журнала, заседания редколлегии неизменно проходили в мирной и покойной обстановке. Парламентские приличия соблюдались неукоснительно.

В редколлегию входило пятнадцать человек, пятеро, включая, естественно, главного редактора, были сотрудниками редакции, трое иногородние, один уважаемый общественный деятель, еще один представитель научной общественности, а остальные пятеро - литераторы, молодые и старые, в числе их Артур Подлиповский, сравнительно еще молодой, но уже весьма модный романист, Гавриил Попугаев, представитель старшего поколения нашей литературы.

Попугаев давно уже ничего не писал, все обещал разродиться мемуарами, но дальше обещаний дело не шло. Однако старик любил заседать в президиумах, числиться в редакционных советах и редколлегиях. А в остальном был безучастен и потому безвреден. В редколлегию входили еще два поэта - представитель среднего поколения Дмитрий Безбородько и совсем юный Игнатий Раздаевский. Входил в состав редколлегии "Восхода" еще и очеркист Василий Постоялов, числившийся одним из самых деятельных "деревенщиков", бойко решавший любые сельские проблемы и наставлявший всех и каждого, как следует трудиться на полях и фермах.

Не все эти деятели регулярно собирались на заседания, иногородние, представитель научной общественности и общественный деятель вообще никогда не переступали порога редакции, они считали, что с них довольно и того, что своими фамилиями они украшают обложку журнала. Остальные приходили в весьма редких случаях, предпочитали общаться непосредственно с Кавалергардовым, и то в тех случаях, когда это требовалось по их собственным делам.

Однако сегодня, возбужденные сообщением о важности обсуждаемого вопроса, на заседание редколлегии явились Артур Подлиповский и старик Попугаев, поэты Сергей Безбородько и Игнатий Раздаевский. Очеркист же Василий Постоялов, как и подобает представителю самого мобильного жанра, находился в очередной командировке.

Собравшиеся с нетерпением ждали сообщения Иллариона Варсанофьевича. Нетерпение это усиливалось в особенности тем, что ни один из них не догадывался о том, по какому чрезвычайному поводу они в таком срочном порядке собраны, и все попытки что-нибудь выведать у сотрудников редакции абсолютно ни к чему не привели.

Начав речь, Кавалергардов строго-настрого предупредил, что все, что он имеет сегодня сообщить, до поры до времени ни под каким видом не подлежит разглашению. Кратко, но достаточно убедительно поведал он об умной машине, об открытии гения, которое только что произошло, и о перестройке ближайшего номера.

Сообщение это произвело на членов редколлегии далеко не одинаковое впечатление. Тех восторгов, на которые так рассчитывал Илларион Варсанофьевич, сообщая о чудесной машине, присутствующие не выразили. Кавалергардов это приписал косности мысли и общей недалекости членов редколлегии. И еще их эгоистичности. "Если бы машина кого-то из вас объявила гением, эх взвились бы вы, голубчики, такого бы тут наговорили семь верст до небес, - криво усмехаясь, думал про себя Кавалергардов. - А так как речь не о вас, то вы и кривитесь".

Вполне возможно, что Кавалергардов и прав в своих предположениях. Действительно, члены редколлегии далеки были от техники и не могли по достоинству оценить выдающегося значения гениального изобретения, мешало им и то, что никто из них не имел прямого отношения к редактированию журнала, о мучительной работе с самотеком не догадывался и уж понятия не имел о редакторских колебаниях, которые так терзали Иллариона Варсанофьевича. Прав был главный и в своих предположениях насчет эгоистических побуждений, и их никак со счетов не приходится сбрасывать.