Якоб решает любить - [4]

Штруберт, комендант замка, уже знал, в чем дело, жена растолкала его, поскольку сморило его то же пристрастие, которым страдал полевой сторож. Жена подтащила его к окну, он выругался и замахнулся на нее за то, что не разбудила раньше. Схватив ключ от колокольни, он выскочил на улицу и крикнул полевому сторожу, с которым чуть не столкнулся: «Бей в набат!» Комендант еще не подозревал, что в этот день ему придется бить в большой тяжелый колокол дважды.

Этот колокол отлили в Темешваре по настоянию Фредерика Обертина еще в 1773 году — через год после того, как село выросло в чистом поле, — и привезли сюда на волах. Потом его с большим трудом подняли на колокольню и подвесили рядом с малым и средним колоколами. Он был самым главным.

Это в него звонили при пожаре или иной опасности. Это его звук разносился по полям днем, возвещая обеденный перерыв, и в сумерках завершал перезвон других колоколов, созывая крестьян с полей домой. Три удара — во имя Отца, Сына и Святого Духа. И он же звонил первым, когда несли на погост покойника.

Первый покойник не заставил себя ждать. Работник Ролан Манёвр должен был отполировать колокол перед освящением, но запутался в веревках и свалился. Он рухнул вниз головой прямо к ногам Фредерика Обертина и его почетных гостей. То ли шнапс был тому виной, то ли нечто иное, необъяснимое. Как бы то ни было, но происшествие это положило начало длинной череде несчастных случаев, убийств и самоубийств, мучивших село. Весь этот край был под Господом Богом, но и с тем, другим, приходилось считаться.

Ко времени, когда комендант замка поплевал на ладони и схватился за веревку колокола, большинство крестьян на полях — некоторые верстах в четырех-пяти от села — уже заметили приближение грозы. Кое-кто осенил себя крестом, увидев, как изменилось освещение. Последний слабый отблеск исчезающего солнца. И первое, еще легкое дуновение ветра, которое ничего хорошего не предвещало. Конец июля — пора жатвы. Повсюду на полях стояла пшеница в снопах, и кое-где еще сушилось сено. Да только что тут поделаешь — оставалось лишь надеяться, что хоть потом еще можно будет что-то спасти. Люди грузили инструменты и провиант на тачки и уходили.

Никто не заметил Якоба, когда он появился на узкой гравийной дороге, что проходила поодаль от села и связывала Темешвар с венгерской границей. День был жаркий, одежда липла к телу, пыль лезла в глаза и нос. Якоб тоже видел, что все вокруг тонет в ярко-желтом свете, который быстро потускнел и стал серым. Он остановился, поднял голову, сдвинул старую засаленную шапку на затылок и взглянул на небо. Он глубоко вдохнул, пахло дождем.

Тучи были уже не дальше чем в одной версте, ветер крепчал и порывисто трепал редкие шелковицы и тополя по краям дороги. Вороны стаями кружили высоко над ним с беспокойным граем, а потом полетели к городу. Они летели к пустующим фабрикам, паркам, дворам и к берегу Бегского канала, чтобы найти там укрытие.

Издали Якоб видел, как последние крестьяне скрылись между домами. Он снял башмаки, связал их шнурками и перекинул через плечо. Нельзя было терять ни минуты, гроза подошла вплотную, горизонт сжался до нескольких сотен метров. Он сошел с дороги и побежал прямиком через поле.

Он знал, в грозу это последнее дело, хоть Бог и отпускает грехи всем, в кого попадает молния. Так, по крайней мере, считали румыны, а он жил среди них достаточно долго, чтобы и самому так думать. Он пробежал уже полпути к ближайшим дворам, когда начался ливень и встречный ветер ударил в грудь, будто хотел остановить. Только не на того напал: Якоб лишь на мгновение замедлил бег.

И все же иногда порывы ветра били ему в лицо столь яростно, что, сделав три-четыре шага вперед, он тут же вынужден был на столько же и отступить. Вот такой он был, этот крупный мужчина с растрепанными волосами, и с ним играла природа или бесы, желавшие поднять его и швырнуть оземь в отместку за то, что Господь гоняет их, а не людей.

Единственное, что ветру удалось отнять у него, это шапку. Она покатилась по полю, взмыла в воздух и повисла на какой-то изгороди. Куртка, в кармане которой лежала газетная заметка, что привела его сюда, раздувалась, как парус, и тоже тянула назад. Но Якоб упорно продвигался вперед, не обращая на это никакого внимания. Когда он был всего в нескольких шагах от хлева, что-то пролетело прямо перед ним — кусок дымовой или водосточной трубы. С трудом он открыл узкую дверцу с задней стороны хлева, протиснулся внутрь и упал на солому.

Скотина отнеслась к этому спокойно. Рядом с теплыми, подрагивающими телами коров и лошадей Якобу было уютно. Запах навоза и сена, грязи и шкур скота всегда его успокаивал. Ему нравилось жить в одном ритме с животными, обтирать их, чистить и укрывать, смазывать им копыта и прижиматься к ним теснее, когда осенью холодало. Якоб осторожно подполз к одной из лежащих коров, погладил ее, чтобы успокоить, ухватился за вымя и стал жадно сосать. Корова не имела ничего против, для нее он был всего лишь необычным теленком.

Якоб улегся, закрыл глаза, но вскоре опять открыл их. Стал лихорадочно искать по карманам золотые часы, а когда наконец нащупал их, довольно улыбнулся. Потом он заснул, окутанный звуками шелестящего дождя, грома и ветра. Тем временем стемнело, вспышки молний освещали сквозь щели в стенах спящего человека и настороженных животных.