Ядерный принц - [25]

"Этот враль все фантазирует, он пока еще не может выяснить: оставят его на этой работе или придется искать другую. Срок контракта скоро истекает. Однако через пару лет он действительно купит себе домик," - сообщил внутренний информатор Сан Саныча.

- У вас в стране еще не начали выдавать кредиты под жилье? - с деланным участием между тем спрашивал Славик. - Жаль, жаль, право жаль. А у нас дают... - И он раздувался фазаном в курятнике от осознания собственного превосходства. - А как у тебя с английским? Бедненький, ты ведь, наверное, половины не понимаешь. - С фальшивой заботой и легким сожалением продолжал он. - В командировки сейчас легко пускают? А если демократы провалятся на выборах? Опять все кончится? Опять будут кататься только партийные функционеры?

В его словах была правда, жестокая правда нашего трудного российского времени, от которого счастливый человек Славик теперь был совершенно независим. Однако Сан Саныч вдруг почему-то завелся и сам изумился этому. Жизнь в эпоху перемен не баловала, и он стал гораздо терпимее, мягче относиться к людям. Это может подтвердить каждый. Но тут Сан Саныч выдал:

- Слушай, Славик,... иди ты со своей Австралией знаешь куда? Или уже забыл, как это звучит по-русски? Так я тебе напомню. ... Австралопитек чертов.

Так звучала только цензурная часть достаточно длинной речи Сан Саныча. Он вылез из бассейна, завернулся в одеяло и улегся на шезлонге, вперив взгляд в печальное, удрученное своей бесполезной красотой, разукрашенное драгоценными каменьями небо.

"Что ты от него хочешь? - прозвучал внутри Сан Саныча голос. - Для него Австралия - свет в окошке. Он всегда будет стоять на том, что сделал правильный выбор. Ежели ты зародишь в нем сомнение - он ведь просто повесится. Со знанием правды ему не выжить." "А какого черта он..." - возразил все еще возбужденный Сан Саныч. "Патриотизм в нас взыграл, - захихикал Некто, - что-то новенькое. Славик убеждает в первую очередь СЕБЯ, что может жить без России. Пожалей ты его бедного, убогого. Будто бы он что-то новое сказал. Вспомни свою первую заграничную командировку. Вспомни дурдом подготовки к отъезду. Если бы тебе тогда представилась возможность не возвращаться, ты бы вернулся? Вспомни, как, все-таки возвратившись, сам в течение недели адаптировался к ней, родимой, до боли знакомой, до жути грязной и пьяной. Вспомни этого алкаша с желтой слюной, у которого капало из носа, что сидел напротив тебя в автобусе по дороге из "Шереметьево". Да вспомни заодно и аэрофлотовский самолет по дороге ТУДА и ОТТУДА... Небо и земля... "

Возразить было нечего. Сан Саныч помнил тот кошмар, предшествовавший его первой заграничной командировке, время которой совпало с легким приподнятием железного занавеса после семидесятилетней изоляции. Все было настолько эфемерно и зыбко, настолько неправдоподобно и чревато срывом, потребовало столь колоссальных затрат психической энергии, что, можно быть уверенным, никогда не сотрется из памяти. И сейчас Сан Саныч иногда видит это все как бы со стороны, будто и не с ним это все происходило...

Когда угасает свеча надежды,

Вселенский холод стекает на Землю...

Промозглая стужа внезапно пронзила город в начале октября. Ранний иней выбелил облезшие, залатанные крыши, выгнутые дугой перила мостов, покосившиеся флюгера на башенках. Стылые, безжизненные лучи осеннего солнца выплеснулись на коченеющую землю скользящим, холодным светом, дробясь радужными брызгами на гранях стекол. Один из лучиков странным рикошетом добрался до резной двери здания Министерства иностранных дел, что на набережной Невы, желая проникнуть внутрь. И именно в этот момент дверь с тихим позвякиванием открылась, выдавив из себя человека в длинном черном плаще, черной велюровой шляпе, с черным металлическим дипломатом в руках. Это был Сан Саныч, тогда еще тридцати с небольшим лет, руководитель лаборатории в одном из институтов Российской Академии наук.

Нетвердой походкой продвигающегося во мраке лунатика человек двинулся на мостовую наперерез несущимся с двух сторон вереницам машин. Взгляд темных упрямых глаз был неподвижен и прикован к свинцовой, шевелящейся, чешуйчатой спине Невы. Человек пересек оживленную магистраль набережной, мало обращая внимания на истеричные сирены иномарок, и остановился лишь ударившись коленом о гранитную плиту закованной в камень реки. Красивая рука с изящными длинными пальцами привычно скользнула в карман плаща, вытянула "Беломор". Человек, пряча огонек от ветра, покашливая, закурил. Кончики пальцев, пожелтевшие от табачного дыма, слегка подрагивали, однако с каждой затяжкой взгляд становился все более и более осмысленным. Любопытная чайка, уже несколько минут в упор разглядывавшая несуразное, задумчивое двуногое существо, наконец-то встретилась с ним взглядом. В этих глазах она увидела что-то такое, что заставило ее с громким криком броситься головой вниз с высокого парапета набережной в студеную воду.

Как только человек окончательно вернулся в этот мир, он почувствовал холод, неимоверно безжалостный космический холод, мгновенно пронзивший его до самых костей, словно это не чайку, а его кто-то, злобно пошутив, окунул в невской воде. Волны реки мелкой рябью суетно копошились у каменного спуска, подобные скользким, гладким, кишащим неведомым существам, безнадежно пытающимся взобраться на мокрый щербатый гранит. Сан Саныча бросило в дрожь, и он, отшатнувшись, двинулся вдоль реки, с трудом переставляя вдруг отяжелевшие ноги. Воздух промерз до земли, стал гулок и прозрачен, замерзший человек медленно перемещался в хрустальной пустоте пространства, окруженный бездыханным великолепием исполинских домов и дворцов, отжившим струящимся золотом Летнего сада. Сан Санычу казалось, что и сам он стал так же гулок и прозрачен, как окружающий мир, что где-то внутри него по хрупким прозрачным сосудам вяло пульсирует едва теплая кровь, разгоняемая еле движущимся измученным сердцем. Студеный северный ветер злорадно дунул под поля шляпы, пытаясь сбросить ее в пыль мостовой, закружил черные полы плаща, придавая им сходство с бьющимися о дипломат крыльями черной птицы...