Ядерное лето 39-го - [30]

– Я сказал «сапер»? Просто он впереди пойдет. А вы, олухи – след в след.

– А, смертник, – протянул тот же голос. – Ну-ну…

– Говоришь ты много, – брезгливо выцедил черномундирник. – Был бы чистенький, не здесь бы служил. Завтра велено высоту взять, так что подорвется этот—тебя первым пущу.

Игоря толкнули в дальний угол. След в след, значит? Ладно. Будет вам, сволочи, след…

* * *

Когда ветер северный, до города долетает канонада. Тихо-тихо, издалека… месяц, другой… к ней привыкаешь, но все равно каждый день вслушиваешься – не ближе ли стала?

Тонька теперь не выходит на улицу. Страшно, да и незачем. Нетронутый снег в палисаднике виден из окна кухни. А продукты уже не продаются.

Квартиранта после пожара на элеваторе перевели не то в полицию, не то в комендатуру. Там, видно, оказалось не хлебно и не сладко: он осунулся, сытый животик истаял, а глаза научились испуганно бегать – став от этого, странно, куда более живыми. Однажды сказал матери:

– Шли бы вы, сударыня, работать. Доктора нужны, паек будет, а девчонка ведь ваша совсем никакая, в чем душа держится.

– Не ходи, – вскинулась Тонька, – еще чего!

Мать промолчала. Но наутро собралась и ушла. Тонька день проревела, вечером отказалась от принесенного матерью хлеба… но материных слез вынести не смогла. Ночь они просидели в обнимку, две женщины, которым было ради кого жить. Плакали. Вспоминали далекое «до войны». Утром мать сказала:

– Пойду. Вернется Игорек, кто, кроме тебя, его встретит? Пожалей парня…

* * *

Город не жалели ни отступавшие, ни освободители. Игорь вспомнил вчерашнюю речь политрука: «Мешает забор – к черту забор, засел на чердаке снайпер – убрать вместе с домом. Здесь укрепрайон, мать вашу, соображайте!»

От города остались развалины. Видеть их оказалось страшнее, чем идти по минному полю, не глядя под ноги. И муторнее, чем доказывать окопавшимся на высотке ребятам, что он – свой. Но кое-где среди развалин копошились уцелевшие жители.

Игорь посмотрел на одолженные политруком часы. Отпустили его неохотно и ненадолго – только узнать про своих. Командир, видно, понимал, что можно думать, глядя на разрушенный город. И надо бы поторопиться, ведь каждая минутка на счету, но – страшно.

Игорь перебрался через груду кирпича на перекрестке и остановился, глядя на Тонькин дом. На единственную уцелевшую стену. На роскошную сирень в палисаднике и желтые ирисы. Господи, Тонька…

И ни уйти, ни во двор шагнуть.

* * *

Она шла навстречу, закусив губу и глядя под ноги, и вода из смятого с одного боку ведра выплескивалась кляксами на жаркий асфальт.

– Господи, Тонька… да от тебя одни глаза остались… Всхлипнув, Тонька поставила ведро. И молча уткнулась Игорю в плечо.

Часы отсчитывали последние минуты увольнительной.

Михаил Шевляков Тринадцать лет или Сибирская пастораль

В железной тишине…

Алексей Сурков

Будь спокойна, моя ясноглазая…

Александр Вертинский

Если спускаться с четвертого этажа во двор по черной лестнице, то нужно пройти семьдесят одну ступеньку. На площадке между третьим и вторым этажами можно поставить ящик с инструментами на подоконник и немного постоять у открытого окна, передохнуть. Передохнуть – потому что Тула, Ишим и Благовещенск дают о себе знать. Но передохнуть так, чтобы никто не заметил, потому что тебе всего тридцать лет.

Но сейчас постоять у окна не получилось – чуть ниже по лестнице, там, где на стене видны две замазанные синей краской пулевые отметины – следы еще с января сорок третьего – на ступеньках сидела Ксеничка, подперев подбородок сжатыми кулачками.

– Ксеничка, если вы не подвинетесь, я могу случайно стукнуть вас своим ящиком. А зип – он тяжелый.

– Ну и стукайте…

Он поставил ящик на ступеньки, поправил норовившие вывалиться пассатижи и уселся рядом с Ксеничкой. Похлопал по карманам старенькой гимнастерки, достал папиросы. Первая попалась высыпавшаяся, но вторая – вполне ничего; обмяв ее, он долго чиркал зажигалкой.

– Я буду в сторонку курить, а то ваша мама будет ругаться. Ксеничка молчала.

– А что, кстати, делает сейчас ваша мама?

– Дядь Мить, – Ксеничка повернулась к нему, глаза были красные и подпухшие, – ну почему так бывает, что кому-то все и сразу, а кому-то ничего?

Он хмыкнул.

– А кто этот кто-то, которому все? И что все-таки делает ваша мама?

– Мама и Клавдия Сергеевна обсуждают новую маску для омоложения лица и цены на сметану на рынке.

– А этот «кто-то» – это, наверное, тот мальчик, которого папа на прошлой неделе подвозил к нашему дому на эмке, а ты выбегала его встречать?

– Нет, – она вздохнула, – это вовсе не Джеку, это Татке Гуреевой – все и сразу.

– А почему он Джек?

– Ну, вообще-то он Женя, но он с родителями год жил в Америке и теперь он зовется только Джек.

– Надо же – всего год, и уже Джек.

– Да, его только в классном журнале пишут Евгений, и учителя так зовут, а он такой американский! Они столько всего привезли – и радиолу, и пластинки американские. Там такой фокстрот!

– А что же эта Татка Гуреева?

– Да ну ее… А можно мне к вам в гости?

– Ну я, Ксеничка, на самом деле шел во двор – собирался немного покопаться в мотоцикле…

– Ну пожалуйста!

– Ладно, будем считать, что я тебя пригласил пить чай. Все равно с тобой я зажигание толком не налажу. Пошли уж наверх…