Яд для Моцарта - [42]

– Спасибо, – поблагодарил Дмитрий Дмитриевич, окончательно растерявшийся.

– Всего доброго! И в следующий раз будьте внимательнее на дороге.

Представитель дорожного патруля козырнул, вернул права и важно удалился с места происшествия. Дмитрий Дмитриевич прислонился к помятому корпусу, снял очки и потер лоб. Его не покидало странное ощущение, словно что-то было не так: поведение гаишника несколько разочаровало его. По идее, он не должен был оставаться столь равнодушным к случившемуся, да и слишком очевидной была радость на его лице, когда он удостоверился в том, что пострадавший не заметил номера нахального нарушителя.

Автопроисшествие отозвалось восклицательным знаком. Где-то на грани подсознания отчаянно пульсировали красные огни.

disinvolto

Порывисто встав из-за инструмента, учитель по-детски беспомощно улыбнулся и сказал:

– Ну, на сегодня, так сказать, достаточно. Вы, дорогой мой, большая умница – меня определенно радует ваш рост в области композиции. А теперь давайте-ка к столу, давно уже пора ужинать…

Они перешли в другую комнату, в которой царил такой же кавардак и беспорядок, который уже с большой натяжкой можно было назвать творческим, но тем не менее стоял накрытый заботливой горничной стол. Среди столовых приборов и расставленных блюд с порезанной колбасой, еще дымящейся вареной картошкой и хлебом красовался графин с прозрачной жидкостью.

– Садитесь, так сказать, не стесняйтесь. Сегодня с вашим участием я поужинаю не в одиночестве. Терпеть не могу, понимаете ли, есть один. Правда, в последние годы я несколько стеснен в средствах и не могу побаловать вас богатой кухней, но уж не обессудьте…

– Что вы, что вы! Не беспокойтесь, – замахал руками встревоженный ученик.

Дмитрий Дмитриевич усадил молодого человека напротив себя и самолично разлил водку из графина по стаканам – до половины.

– Ну, давайте!

Одним махом выпив содержимое, он поставил пустой стакан на стол и стал накладывать себе и гостю картошки.

– Ешьте же, умоляю вас! Вам нужно очень хорошо поесть. У молодого композитора голова должна быть в порядке.

Некоторое время тянулась пауза, заполняемая лишь звоном вилок. Ученик послушно уплетал за обе щеки, не желая ни в чем противоречить педагогу. Дмитрий Дмитриевич же по обыкновению во время трапезы был неразговорчив.

Из репродуктора с шипом прорывались звуки хоровой музыки, по всей видимости, какого-то современного автора: внимательно вслушиваясь в текст, произносимый исполнителями, можно было распознать отдельные, очень хорошо знакомые слова – «партия», «родная советская страна», «светило пролетариата».

Дмитрий Дмитриевич потянулся за графином, но в этот момент хор взвыл с новой силой, воспевая политический строй, приводящий страну к светлому будущему, и графин с силой был водворен на прежнее место. Молодой человек с замиранием сердца следил за тем, как рассерженный учитель резко отодвинул стул, подошел к репродуктору и повернул громкость на минимум до отказа.

– Ну совершенно, понимаете ли, невозможно ужинать под такую пошлость, – и он добавил пару крепких словечек, после чего вернулся за стол и, словно оправдываясь за свою несдержанность, посмотрел на испуганного ученика с доброй улыбкой: – Дерьмо, а не музыка. Автору в полотеры надо идти, а не музыку писать.

Рука снова потянулась к графину.

– Коваль и Дзержинский – неспособные люди, так сказать. Коваль у всех учился, и у Голубева, и даже у меня. Был, помнится, три раза, потом надоело: мне надоело. И ему, вероятно, тоже.

Второму стакану не суждено было наполниться: еще и крышка графина не была снята, как в качестве отвлекающего момента прозвенел телефонный звонок.

Дмитрий Дмитриевич нахмурился и бросил взгляд на циферблат больших круглых часов, висевших на противоположной стене. Видимо, стрелки часов не просто показали время, а сказали о чем-то большем, поскольку он неожиданно успокоился и продолжил прерванное дело, крикнув в сторону двери:

– Мария Дмитриевна, не берите трубку!

И, отвечая на удивленный взгляд робкого ученика, доверительно пояснил:

– Я знаю, кто это звонит. Понимаете ли, я обещал быть в одном месте и не приехал. Интересно, насколько нахален этот тип?.. Будем считать звонки. Рекордом до сих пор было ни много ни мало – двадцать восемь звонков!

Тип оказался не менее нахальным, чем в прошлый, упомянутый композитором раз. На шестнадцатом по счету звонке в дверях появилась полноватая пожилая женщина с обеспокоенным лицом и твердым голосом произнесла:

– Как вы можете терпеть такое издевательство, Дмитрий Дмитриевич? Неслыханное беспардонство! Просто неслыханное! Как так можно – не пойму! Никаких нервов не хватит слушать этот трезвон… Я бы на вашем месте так отчитала этого негодяя, что ему свет бы мил не показался, а то и попросту сняла бы трубку и положила рядом с этой трещалкой – пусть звонит, хоть обзвонится!

– Понимаете ли, Мария Дмитриевна, – начал оправдываться учитель, – если я сниму трубку, то на другом конце провода сразу поймут, что я дома. Я не хотел бы выдавать себя, так сказать…

Мария Дмитриевна укоризненно покачала головой и удалилась.

– Вот видите, – огорченно воскликнул композитор, не глядя на ученика. – Если бы это касалось только меня, то еще ничего. Но ведь домочадцы страдают, друзья, родные – все вынуждены страдать из-за меня…