Яд для Моцарта - [23]

Ансельм одним из последних шагал в скорбных рядах траурной процессии, медленно приближающейся к Верингскому кладбищу. Моросил мелкий заунывный дождик. Было мрачно и сыро – совсем как тогда, когда хоронили Моцарта. Атмосфера вместе с погодными условиями словно протиснулась сквозь временные наслоения, изменились лишь лица…

Слова бредущего рядом с ним Фердинанда Шуберта, брата Франца, нещадно врезались остроугольными мраморными плитами.

– Почему он, почему никто не написал мне, что болезнь обострилась? – пробормотал он.

– Как-то не до того было, – пожал плечами Фердинанд. – Сам посуди: ты пропал на шесть лет, был в постоянных разъездах…

– Но я должен был успеть повидаться с ним! Впрочем, теперь уже все равно… Как это произошло, расскажи мне.

– Уже в сентябре Франц был нездоров и лечился. Его здоровье вроде бы улучшилось, и он даже уговорил меня съездить вместе с ним в Унтер-Вальтерсдорф, якобы ради развлечения. Но оттуда он потащил меня в Эйзенштадт, где разыскал могилу Гайдна. Помню, что он оставался возле нее в одиночестве долгое время, как будто хотел пообщаться с умершим с глазу на глаз. Хорошенькое же развлечение вышло из этой поездки, нечего сказать!

– Странно, на мой взгляд, кладбище – не самое привлекательное место для прогулок, я бы сказал, даже удручающее…

– Тем не менее Франц не выглядел опечаленным. В течение трех дней нашей «увеселительной» поездки он ел и пил весьма умеренно, но был очень весел и делал много шутливых замечаний. Но как только мы вернулись в Вену, его состояние снова ухудшилось…

– Так всегда бывает: перед смертью болезнь дает человеку возможность в последний раз полноценно насладиться жизнью, – вставил Хюттенбреннер, перепрыгивая через большую грязную лужу.

– Помню, в последний день октября Франц захотел вечером поесть рыбы. Попробовав первый кусочек, он вдруг бросил нож и вилку на тарелку, говоря, что находит эту пищу отвратительной и что ему кажется, будто он принял яд. С этого момента брат почти ничего не ел и не пил, принимал исключительно лекарства, прописанные доктором. Он пытался найти облегчение, выходя на свежий воздух, и для этого совершил еще несколько прогулок. Третьего ноября рано утром он еще сходил из Ной-Видена в Хернальс, чтобы услышать мой Латинский Реквием…

– Фердинанд, я не поверю, что ты позволил ему покинуть постель и тащиться в такую даль только ради того, чтобы услышать твою музыку?! Надеюсь, вещь тебе удалась, и он не был разочарован.

– О, нет, – ответил пристыженный Фердинанд. Конечно, он отговаривал брата от этой безумной затеи, но слишком пассивно и неискренне: в глубине душе он надеялся, что брат услышит одно из его лучших последних сочинений и оценит по достоинству. Все равно его дни были сочтены, так какая разница, проведет он их в пути или в постели? – Ему очень понравился Реквием!

«Неужто? – усмехнулся про себя Хюттенбреннер. – «Что-то я не припомню, чтобы Фердинанд сочинил в своей жизни что-либо хоть вполовину настолько же значимое и достойное, как любая из песенок его брата. По-моему, он никогда не отличался гениальностью…»

– …Он назвал его простым, но эффектным, и вообще высказал свое довольство им. Не веришь? – Фердинанд судорожно ухватил спутника за рукав плаща и всмотрелся ему в лицо, ожидая ответа.

– Отчего же…

– Ну вот, – облегченно вздохнул брат Гения и продолжил: – После службы он шел три часа и по дороге домой жаловался на усталость…

Погрузившись в печальные воспоминания, приятели не заметили, как отстали от траурной процессии. Их догнал Бауэрнфельд, который, увидев Ансельма, был весьма удивлен.

– Жаль, что ты не застал его, – сказал он Хюттенбреннеру после приветствия. – Думаю, он был бы рад тебя видеть. А из друзей-то, мне кажется, навещал его последним именно я. Это было 17 ноября, за два дня… Он хотел написать оперу на мой текст, поэтому я бывал у него частенько. Мне казалось, работа отвлекала его от болезни. Но в тот день Франц лежал, не вставая с постели, жаловался на слабость, на жар в голове. Днем он еще был в полном сознании, без признаков бреда, хотя подавленное состояние друга преисполнило меня плохими предчувствованиями.

– А вечером ему стало хуже, я был вынужден привести врачей, – добавил Фердинанд. – Брат сильно бредил и с тех пор больше не приходил в сознание.

– Кто бы мог подумать, что он сгорит так быстро! – с искренней болью воскликнул Бауэрнфельд. – Сколько гениальной музыки он смог бы подарить человечеству! А ведь еще на прошлой неделе он горячо говорил со мной об опере и о том, с каким великолепием намеревается ее оркестровать!.. Он уверял, что в его голове бродили совершенно новые гармонии и ритмы!..

solo-cadenza

…«как будто бы принял яд», «как будто бы»…

Удача сопутствовала мне: Ринна – этот глупый, ничего не смыслящий тринадцатилетний ребенок – совершенно не заметила, как я проник в кухню…

В то время я находился в Граце, куда приехал совсем недавно и в ближайшем будущем покидать его был не намерен. Мне импонировала уютная атмосфера этого города, к тому же я весьма неплохо устроился с жильем, отыскав давних знакомых. Помню, приятель достал билеты на какой-то концерт, и я уже хотел дать согласие, как вдруг непреодолимая сила заставила меня сказать «нет».