Яд Борджиа - [45]

Тогда дряхлый кардинал Сиенский направил своего мула между спорившими и готовившимися вступить в схватку посланниками и воскликнул:

– Разве вы не знаете, безумцы, что отлучение от церкви и вечное проклятие ждут всякого, кто в эти святые дни христианской любви и всепрощения обнажит меч или кинжал, или поразит кого-нибудь в слепой вражде копьем?

Эти слова произвели мгновенное действие: поднятые копья опустились, мечи были вложены в ножны и, хотя и неохотно, но все еще бросая свирепые взоры, рыцари заняли назначенные им места.

Тогда английский посланник заметил принимавшего участие в общей свалке Реджинальда и, радостно приветствовал земляка, пригласил его к себе во дворец. Но в то же мгновение появился Паоло Орсини. Он издалека услышал голос своего друга и так энергично стал упрашивать его поехать к нему, что Лебофор отклонил приглашение посланника и принял приглашение Орсини, в особенности, когда узнал, что Паоло нашел Бембо и поручил ему пригласить иоаннита.

Поезд герцога, наконец, тронулся и, несмотря на спускавшиеся сумерки, представлял блестящее зрелище. В тот момент, когда процессия подошла к городским стенам, на всех римских церквях зазвенели колокола, и звон не прекращался, пока процессия двигалась по городу. В то же время на всех семи холмах засияли бенгальские огни и над темными кипарисами, дворцами и руинами загорелись огненные пирамиды. По обеим сторонам Корсо дворцы были украшены драгоценными коврами и знаменами, через улицу были перекинуты триумфальные арки с символическими приветствиями.

С Корсо процессия, чтобы попасть к замку Святого Ангела, повернула на площадь Навона. В этом квартале помещалась главная резиденция Орсини – громадный четырехугольник, окруженный дворцами самых значительных вассалов этого знаменитого рода, все же улицы были заселены или их ленниками, или их клиентами. Здесь же находились их крепость Монте Джордано и дворец Массими, их верных союзников и родственников. Квартал тянулся до поворота реки против островов, где на развалинах театра Марцелли возвышалась их сильная крепость, которую они скромно называли палаццо Орсини. Все это было укрепленным лагерем, узкие и мрачные улицы которого были заграждены цепями, а на каждом повороте грозили отверстые жерла пушек.

Процессия выехала на площадь. Кругом было тихо, темно и жутко. Вдруг заревели трубы. Точно по волшебству на середине площади до самых крыш взвились ракеты и с мостовой, словно из-под земли, выскочили вооруженные люди с гербами Орсини. Цезарь невольно вздрогнул в седле и схватился за кинжал, но в следующее же мгновение он убедился, что здесь не было никакой измены, и сам присоединился к раздавшимся крикам: «Орсо! Борджиа! Орсо!»

Но, несмотря на такой торжественный прием, Цезарь почувствовал облегчение, когда они миновали квартал Орсини и приближались к мосту Святого Ангела. Однако при виде реки он внезапно побледнел, и его глаза сверкнули недобрым огоньком. Одни в этой перемене видели действие воспоминания об ужасном преступлении, ибо как раз перед ними возвышалась гробница одного из бывших властителей мира, куда положили труп его брата, герцога Гандийского после извлечения его из Тибра. Другие же, настроенные более дружески, считали это выражением волнения и печали, какими наполнилась его душа при сравнении своего славного триумфа с ужасной судьбой брата.

Но все эти предположения вскоре были вытеснены событиями более важными. Посреди обширной площади, перед мостом, полки Вителлоццо остановились словно в боевом порядке. И Цезарь был чрезвычайно удивлен и раздосадован этой внезапной задержкой. Однако, к нему сейчас же подъехал Вителлоццо и с торжествующим лицом, но голосом, полным сожаления, сообщил Цезарю, что его немцы отказываются склонить свои знамена перед знаменами церкви, потому что швейцарцы и гасконцы, занимавшие крепость, вывесили свои знамена на нижних валах и поэтому такая честь могла быть принята как привет этим наемникам, что не хотели допустить их немецкие соперники. Гасконцы же грозили, что будут стрелять, если немцы проедут, не отдав чести.

Лицо Вителлоццо светилось такой злобной радостью, словно он задал генералу церкви неразрешимую задачу, и от острого взора Цезаря не укрылось это выражение.

Он на мгновение задумался, но нашел удачный выход.

– Комендант замка Святого Ангела должен явиться ко мне с рапортом. Мне сдается, что я – все еще главнокомандующий! Где дон Мигуэлото? – спросил он озираясь.

Каталонец ехал во главе старой гвардии Цезаря и, по знаку последнего, моментально очутился около него.

Одновременно с ним приблизился комендант замка Святого Ангела с громадной связкой ключей, которую он, вероятно, предполагал из вежливости поднести главнокомандующему.

– Как? Или мы ошибаемся? – покраснев, воскликнул Цезарь, когда перед ним появился толстый швейцарец. – Перлингер?.. Тот самый, которому я раз и навсегда запретил даже смотреть на римскую землю! Убийца, что ты тут делаешь? – И внезапно нагнувшись, он вырвал у изумленного швейцарца ключи и передал их каталонцу. – Возьми своих людей, – обратился он к Мигуэлото, – и скажи швейцарцам и гасконцам, чтобы они со своими знаменами немедленно присоединились ко мне по ту сторону моста, чтобы сопровождать меня в Ватикан! До тех же пор вы, немцы, никого не пропускайте на ту сторону и, если на вас все-таки нападут, выручайте себя, как знаете. А ты, Мигуэлото, отныне комендант замка Святого Ангела.