Яд Борджиа - [188]

Во время этой речи монах смотрел во все глаза на говорившего, как будто не понимал смысла его слов. Он повторял их странным тоном удивления, видимо, напрасно стараясь вникнуть в сказанное.

Цезарь терпеливо ждал результата и старался помочь усилиям доминиканца, повторяя свою речь.

– Внимание Александра скоро будет поглощено его собственными делами. Колонна хлопочут в Риме, чтобы извлечь выгоду из нашей войны с Орсини за пределами города. Но, как бы то ни было, клянусь помогать тебе во всех твоих трудах. Этот замок должен быть твоим убежищем, а всякий раз, когда ты будешь показываться народу, пусть твое появление считают чудом.

– Ты, Цезарь Борджиа, станешь помогать в этом деле? – спросил Бруно, выпучив на него глаза.

– Можешь поверить мне в этом. Тигр и волк живут в одном логовище. Говорю тебе, скоро в Риме будет император. И разве ты не обличал перед небом и землею замужества Лукреции, как беззаконие?

Эти слова возымели немедленное действие. Наполовину притупившаяся у монаха способность понимания внезапно ожила, блуждающие мысли получили направление и со злобным взором, заставившим содрогнуться даже Цезаря, он воскликнул:

– Кто отрекается от своих слов, тот обрекает сам себя на осуждение!

– Я не отрекался, – возразил Цезарь, – потому что отважился на очень опасный шаг, чтобы помешать этому браку. Лукреция сейчас находится под наблюдением одного моего соратника, и как раз теперь она – моя пленница в Фаэнце.

Эта весть, видимо, изумила доминиканца и он сказал:

– Твоя пленница? В Фаэнце?

– Мне нет надобности говорить тебе, духовнику, что я скорее согласен погибнуть, чем допустить, чтобы Лукреция вступила в брак в Альфонсо Феррарским, которого она так страстно любит, – сказал герцог с дьявольским выражением лица. – И позволь сказать тебе, что хотя ты устоял против всех моих пыток, однако я знаю, почему ты так жестоко ненавидишь меня: ведь ты сам слишком любил Лукрецию.

Бруно поник головой, и даже на его бледном, как у привидения, лице, выступила краска. Но после долгой паузы он спросил:

– Так она захвачена тобою в Фаэнце на своем пути в Феррару?

– Да, на пути к супругу, герцогу Феррарскому! – подтвердил Цезарь. – Разве ты не знаешь, что герцог Альфонсо – тот самый человек, который добивался ее любви под видом иоаннита?

– Я давно знал это, но судьба сильнее людей, и вот Лукреция твоя пленница в Фаэнце, – поспешно ответил доминиканец.

– И, прежде чем она убедится в том или ее отец получит весть о ее плене, я должен овладеть Римом или искать убежища. Ты спросишь – где? Его может доставить мне только могила. Поэтому ты должен возвестить это предстоящее событие среди суеверной черни, а с помощью волнений, вызванных мною, и восстания рода Колонна, папа будет вынужден призвать меня с моими войсками в Рим. Когда я сделаюсь властелином, тогда ты должен приступить к исправлению церкви и привести ее к такой бедности и убожеству, какие только подскажет тебе твоя фантазия монаха-босяка. Да, я припас тебе такое чудо, что самые закоренелые в неверии люди должны поверить, что ты послан небом.

– Какое чудо? Есть вещи чудеснее тех, которые чернь называет чудесами, – промолвил Бруно, очнувшись, наконец, от своего экстаза.

– Когда мой план созреет, я задам новым кардиналам пир – только это между нами. Их девять счетом. Все они, как на подбор, богаты, все – мои заклятые враги, а их наследство будет весьма желанным и очень пригодится моему новому государству. Ты также должен появиться на пиру с прочими зрителями. Обличи во всеуслышание кардиналов в симонии, а в доказательство их виновности и своей миссии призови внезапное мщение небес на их головы. И говорю тебе: ни один из них не встанет живым из-за стола на этом пиршестве.

– Несчастье делает людей недоверчивыми, – сказал после кратного молчания отец Бруно. – Как же произойдет это чудо?

– Смеешь ли ты сомневаться, что Небо поможет тебе превратить твои проклятия в разящие молнии? – спросил Цезарь.

– Да, потому что ты стоишь передо мною здрав и невредим, – ответил монах. – Видишь, я не лицемерю.

– Да мне этого и не нужно. Женщины из гетто, также томящиеся в этой могиле, помогли мне закупорить несколько бутылок превосходного вина, – сказал Цезарь, спокойно скрестив руки на груди.

– Но разве ты не боишься, что в дело неожиданно вмешается ангел и отравленное питье случайно попадет в твой собственный кубок? – спросил Бруно, поднимая на него мрачный взор.

– Смотрители погребов – мои верные слуги, а у всех превосходных вин, предназначенных для моих друзей, есть особый признак, которого нельзя заметить, – ответил Цезарь, смеясь, но все-таки будучи слегка раздосадован уже одним предположением о таком грубом промахе.

– Но что за святой был бы я, если бы вызвал одно чудо, а за ним не последовало бы другое? – в глубоком раздумье сказал монах. – Цезарь, я понимаю тебя. Но знаешь ли ты достоверно, что тот яд смертелен, что он не имеет вкуса и приготовлен так тонко, что нельзя разобрать его примесь?

– Вот я сейчас произведу пробу, – задумчиво ответил Цезарь. – Мне до смерти надоели старые ведьмы, страшные проделки которых могут со временем обратиться против тех же, кто пользовался ими, и потому обещал им свободу. Да, если сами составительницы напитка выпьют его, ничего не подозревая, то кто же может, открыть в нем примесь ядовитой эссенции без вкуса и без всякого запаха?