Яд Борджиа - [187]

Реджинальд охотно принял это предложение, которое являлось первым лучом надежды, мелькнувшим перед ним во мраке.

ГЛАВА XV

Во время этих происшествий в Фаэнце политические дела в Риме также быстро приближались к развязке. Мигуэлото под ночь угрюмо бродил по одному из обширных залов замка Святого Ангела, осматривая затворы у дверей и окон и чутко прислушиваясь по временам, как вдруг чья-то рука неожиданно опустилась ему на плечо. Он вздрогнул и увидал перед собою фигуру мужчины в грубой одежде ратника. Каталонец схватился уже за кинжал, однако, незнакомец приподнял с одной стороны широкие поля своей шляпы, так что Мигуэлото увидел перед собой Цезаря Борджиа.

– Не удивляйся тому, что видишь меня в Риме, – сказал Цезарь, – ведь официально я нахожусь в лагере под Браччиано и сплю у себя в палатке. Что нового?

– Начальник папской канцелярии внезапно заболел, весьма опасной резью в животе, – с серьезным видом ответил Мигуэлото.

– И странные вещи высказал на этот счет его святейшество, как довелось слышать одному из моих друзей, – мрачно заметил Цезарь. – Говорю тебе, нам нельзя терять время. Лукреция в Фаэнце, и мои замыслы осуществляются так удачно, что Альфонсо, благодаря предательству влюбленного английского рыцаря, должен скоро очутиться в моей власти. Но негодяй не воспользуется плодами своего преступления, – продолжал Цезарь, – его ожидает заслуженное возмездие!

– Удивительно, как вы умеете подделаться к каждому человеку! – промолвил Мигуэлото несколько укоризненным и дрожащим тоном. – А вот я так думаю, что для меня будет очень душеспасительно сделать из бедняжки Мириам христианку.

– Для тебя? – со смехом воскликнул Цезарь. – Она еле жива, потому что тюремный воздух быстро подтачивает силы в юношеском возрасте, а назойливые мысли втайне гложут сердце.

– Когда мы освободили монаха Бруно от пытки и дали ему опять немного отдышаться, я позволил ей посещать его, и он привел девушку в такое мирное, благочестивое настроение, что она проливает слезы и на нее отрадно смотреть.

– Значит, ты осмелился нарушить мои приказания? – злобно спросил Цезарь.

– Нет, ваша светлость, потому что, как только был получен ваш приказ, мы ни на миг не прекращали его кары.

– А еврейка чуть жива? Но это не может происходить от тюремного воздуха. Ведь остается же здесь в живых Фиамма?

– Да, но Фиамма черпает утешение в твердой надежде, хотя последняя исходит не от неба, потому что она смеется, когда я увещеваю ее опомниться и обратиться к покаянию, – возразил каталонец.

– Ну, если ты до сих пор веришь в разоблаченного обманщика, то чернь будет поклоняться ему, – шутливо промолвил Борджиа. Проводи меня в его темницу, мне надо поговорить с ним.

Мигуэлото немедленно повиновался и повел герцога в подземелье под садом замка, настолько глубокое, что свет не проникал туда, а воздух там был душен, как в могиле.

Цезарь взял лампу Мигуэлото, приказал ему дожидаться за дверьми, и вошел один в темницу отца Бруно. Даже при огне, тускло горевшем в этом удушливом воздухе, он не мог сначала ничего различить вокруг себя. Лишь постепенно его глаза освоились с темнотой, и он увидал отца Бруно. Последний был прикован к стене такою короткой цепью, что едва мог отойти от кучи соломы, служившей ему ложем, и покоился на ней в полусидящем положении, с закрытыми глазами. Его громкое бормотанье нарушалось только монотонным капаньем воды, которая сочилась из отверстия в стене и медленно падала на каменный пол с однообразным плеском.

Уверяют, будто необычайное мучение, вызываемое этим неизменным звуком, нередко преодолевало упорство преступников, которых не могли привести к сознанию самыми жестокими пытками.

Цезарь прислушался и уловил несколько слов страшного разговора отца Бруно с самим собою:

– Дьявол, ты лжешь, потому что я верю в это! Я молю только о том, чтобы получить знамение, устраняющее всякие сомнения. Тик-так! Да, постоянно и вечно! О, если бы то был хотя бы одинаковый звук: «Тик-тик» или «так-так»! Пусть капли падали бы лишь чуточку поскорее! Но нет, тик-так во веки веков в этом непроглядном мраке преисподней!

– Вот тебе знамение! Пробудись и воспрянь! – воскликнул Цезарь, внезапно направив свет прямо на доминиканца.

Тот вскочил, загремев цепями, но тусклое пламя лампы ослепило его в первый момент, и отец Бруно страшным голосом воскликнул:

– Я вижу свет твоего присутствия, но не твой образ! Ангел ли ты с неба, или насмешливый злой дух, который нагромождает мне на мозг целые горы невыносимо тяжких дум?

– Я не ангел, – возразил Цезарь, – хотя женщины находят, что я недурен собою. Неужели ты не можешь припомнить меня?

– Прочь, дьявол! Не ради того ли принял ты этот облик, что в ее облике тебе не удалось довести меня до богохульства? – в ярости завопил монах. – Я плюну тебе в лицо, оттолкну тебя из своих объятий, хотя бы ты обладал всею ее прелестью и старался соблазнить меня самым нежным тоном ее голоса.

– Дьяволом я, пожалуй, могу быть, но и злые духи иногда вынуждены способствовать благим целям небес, – спокойно ответил Борджиа. – Я пришел избавить тебя от твоих оков и твоего несносного «тик-так» и послать тебя проповедовать людям, которые уже давно видят в тебе чудотворца. Скажи им, что ты послан небом исправить церковь, вернуть ее к первоначальному смирению и святости апостольских времен, и прибавь к тому, что существует избранник, предназначенный служить твоим мечом в этом великом деле, имя же ему Цезарь Борджиа.