Яблоневый сад - [5]

Белла Степановна по большому счёту признаёт и правила, и традиции, и режим, и расписание, но – ярче, светлее, справедливее у неё выходят и воспитание, и жизнь сама с детьми.

Принято водить воспитанников в столовую всех вместе враз – что ж, хорошо, говорит мама Белла. «Но почему – строем?» – спросила она у директора, когда ещё начинала трудиться в интернате. «Потому что потому, уважаемый молодой педагог. Делайте, как все. Не фантазируйте. И усвойте раз и навсегда: главное – дисциплина!» – «Это – казарма!» – «Что ж! А чем, собственно, она плоха?» Как возразить? Белла Степановна стала водить своих в столовую гурьбой: посмеяться они могли, потолкаться, – что и водится в живой, здоровой ребячьей среде. Но некоторым взрослым казалось и кажется, что у воспитанников должно быть иначе. Напирало на Беллу Степановну сердитое начальство, поругивали особо правильные коллеги-воспитатели, а она – одно по одному: «Мои дети не в казарме. Здесь семья и дом их». Так и водит гурьбой по сей день.

Она понимала, насколько губителен для детской души режим. Она вообще не любила это слово: что-то режущее в нём, а значит, калечащее, убивающее. «Режим режем!» – иной раз могла она не без ироничной резкости ответить очередному возражателю. В интернате всегда было много беглецов – ребятишки самоспасались (её слово!). А своих мама Белла сама спасала, потому и бегунов у неё почти что не бывало. Спасала самыми простыми, незатейливыми способами. Видит, начинает угрюмиться ребёнок, или, как говорят в интернате, псих на него находит, – даёт ему ключ от своей квартиры: «Иди, дружок, поживи, вволю посмотри телевизор, почитай, отоспись, в холодильнике кое-чего вкусненького найдёшь». Появлялась малейшая возможность – в музеи, в театры везла и вела. Много ездила с детьми по стране. Деньги на поездки воспитанники зачастую сами зарабатывали: где-нибудь на овощных складах всю зиму перебирали картошку, ещё где-то что-то делали. Белле Степановне хотелось и хочется, чтобы её дети всё видели, всё знали. Ей хочется, чтобы каждый их день не походил на предыдущий. Она вечно затевает что-нибудь этакое новенькое: то постановку спектакля, то подготовку к балу, то разучивание песни, то уговорит шефов подбросить пару старых, разбитых мотоциклов, – парней в постель не загонишь.

Я с отрадой видел, насколько отличалась жизнь детей Беллы Степановны от жизни других групп. Но до чего же она, бедненькая, изматывалась! Жить по-семейному с двадцатью с лишком детьми – какие ж силы надо! Есть выражение – пьяные глаза. Как-то раз встречаю в коридоре Беллу Степановну. Шла она из актового зала, в котором закончила с ребятами репетицию спектакля. Вижу, слегка покачивает её. Подхожу ближе, присматриваюсь: «Что такое, – думаю, – неужели пьяненькая?» Бледная, очки на кончике носа висят и, похоже, вот-вот упадут, а глаза, глаза – туман туманом и слипаются. Меня, верно, не приметила, мимо пробрела.

– Здравствуйте, Белла Степановна.

– А-а, добрый вечер, – встряхнула она головой, словно бы сбрасывая сон. Постояли, поговорили. Нет, вижу, не хмельная, но с ног, однако же, валится.

Позже я стал присматриваться к Белле Степановне: она частенько в таком состоянии уползала – оценка неравнодушных коллег! – из интерната. Всё за день выжимала из себя. А утром глядишь на неё и думаешь – на года помолодела за ночь: снова бегает, снова что-то затевает, тормошит всех и вся, бранится с начальством.

Издавна принято было в интернатах и в детских домах одевать воспитанников в одинаковую одежду. Горестно видеть эту примету сиротства и безвкусицы. Как-то раз прохожу мимо вещевого склада и слышу – рычит кладовщик:

– Иди, иди отсюда, ради Христа! Ничего я тебе, Белка, не дам.

Заглядываю в приоткрытую дверь. Белла Степановна стоит напротив кладовщика, пожилого, приземистого и прижимистого мужичка, руки – в боки, правую ногу – далеко вперёд, сдавалось, для большей устойчивости, а сама – маленькая, худенькая, истый храбрец-воробей. Улыбнулся я над таким воякой.

– Ну уж нет: вы мне, как миленький, выдадите тапочки! – сыпет она, будто камни. Тяжело и раздельно произносит каждое слово. Всякий, услышав этакие звучания, скажет, что шибко грозная женщина, с такой лучше не связываться.

– Нет и ещё раз нет: не выдам! – прямо в её лицо зыкнул уже зелено-красный и даже вспаренный кладовщик.

«Ну, – думаю, – распалила же мужика, довела бедолагу!» А был он у нас человеком спокойным, улыбчивым – добрейший мужичок, правда, прижимистый до невозможного, до скаредности отчаянной и маловразумительной.

– Нет, выдадите! – И шагнула на него; ещё шаг.

«Э-э, чего доброго сцепятся!» Я вошёл в склад. Они смутились, что я застал их в воинственных, героических позах.

– Я не выйду отсюда, пока вы не выдадите мне тапочки, – тихо и сжато проговорила мама Белла и горделиво выпрямленно села на стул.

– На! На, чертовка! – толкнул он ей три коробки с тапочками, отвернулся и притворился, что очень занят пересчётом ученических тетрадей.

Я сказал, что мне нужно получить то-то и то-то, – кладовщик охотно занялся мною. Белла Степановна сгребла тапочки, размашисто расписалась в ведомости и решительным широким шагом проследовала к своим детям. Распря, как я выяснил у кладовщика, получилась из-за того, что всем классам выдали одинаковые тапочки. А Белла Степановна узнала, что на складе имеется заначка – тапочки другого, к тому же