Яблоко по имени Марина - [13]

— Хорошо, что ты прилетел, — заметила девушка. — Я ждала тебя.

— Ты давно летаешь? — спросил я. — И кто тебя научил?

— Никто, — она рассмеялась. — Я сама всегда умела. Что тут удивительного? Захотела летать — и лети!

— Но другие не умеют, — возразил я. — Наверное, им скучно жить.

— Невесело, ты прав, — поддержала она. — Все люди с рождения крылаты. Они сами разучились летать.

— Разве можно разучиться летать? — удивился я. — Это же — как дышать!

— Но даже дышим мы по-разному, — снова засмеялась девушка. — Ты просто еще не знаешь.

— А надо знать?

— Надо, — серьезно ответила она. — Надо знать, чтобы всегда дышать полной грудью.

— Это само собой получается, — возразил я.

— Ты еще маленький, — снова рассмеялась девушка. — Как я раньше не заметила? Мы рано с тобой встретились.

— Я не маленький, — возмутился я. — Разве ты не видишь?

Девушка взмахнула руками, как крыльями, и поднялась еще выше. Ее белые одежды развевались, и вся она походила на женщину с картинки в папиной книге о древнегреческих мифах. Мне не разрешалось ее брать: мама считала, что иллюстрации в ней слишком уж откровенные, еще, мол, подействуют на мальчика в нежелательном направлении. Что мама имела в виду, она не уточняла. А папа иронично качал головой и усмехался: «Искусство не может испортить. Древние превосходно изображали красоту человеческого тела. Что может быть порочного в прекрасном?». Мама с досадой махала рукой и, озираясь на меня, шептала папе: «Рано ему об этом знать…». Я все слышал из своей комнаты, но вида не подавал.

Та сияющая, прекрасная воздушная женщина звалась Музой. Она прилетала к поэтам и помогала им писать стихи.

— Но я не Муза, — девушка прочитала мои мысли. — Я — просто я и никто больше. Ты видишь меня такой, но на самом деле ты видишь то, что хочешь видеть. И пока ты этого не поймешь, останешься маленьким, даже если тебе исполнится сто лет.

Влажный теплый воздух кружил голову, слабый фиолетовый туман узкими лентами опутывал сияющее пространство, блаженно пел жаворонок, и все вокруг двоилось, колыхалось, расплывалось. Мое сердце бежало внутри тела, спешило, задыхалось, рвалось вперед как одинокий бегун. Куда оно торопилось? Может быть, на финише его никто не ждал: все истомились и разошлись. А что, если там с самого начала вообще никого нет? Но сердце бежало, торопилось, волновалось…

— Это нетерпение сердца, — пояснила девушка. — Нет мочи дожидаться того, что рано или поздно случится — вечно мы торопим и события, и самих себя. Но, может, не стоит спешить, а? Недаром народ говорит: поспешишь — людей насмешишь…

Она вдруг заговорила скучным, бесцветным голосом, который мне совсем не понравился. Девушка словно хотела вернуть меня в привычный мир, где ценится разумность и правильная жизнь, которая движется по скучному, но понятному кругу, где нет сумасшедших часиков, стучащих прямо в сердце.

— Но ты должен туда идти, — шепнула девушка. Она каким-то образом оказалась рядом со мной, хотя еще секунду назад парила в губительных высях.

— Но если хочешь, я открою тебе один маленький секрет, — она почти прикоснулась губами к моему уху, и меня будто током ударило. — Ты хочешь знать, что такое любовь? Любовь — то, что ускоряет все внутреннее в человеке до скорости света — ослепительное безумие, пароксизм души, самосожжение в яростном огне желаний… Милый мальчик, ты этого хочешь?

— Да! — в восторге крикнул я.

— Какой ты еще глупый! — она залилась пронзительным смехом, похожим на звон колокольчика. — Но ты смелый…

Она засмеялась еще громче, и я вдруг стремительно начал падать вниз. В ушах гудел ветер, меня мотало из стороны в сторону, подбрасывало и вертело вверх тормашками, небо смешалось с землей, и я, потеряв ориентацию, закрыл глаза, чтобы хоть немного прийти в себя. А колокольчик звенел все громче и громче, напоминая уже не женский смех, а явно что-то другое.

Я открыл глаза. И увидел над собой привычный потолок. Подо мной — кровать. И никакой девушки, похожей на Марину, и в помине не было. Но колокольчик — звенел!

— Ты еще увидишь меня, — донеслось откуда-то сверху. Я поднял глаза, но никого не обнаружил. Может, так проявлялся остаток сна, который еще не совсем прошел? Не знаю. Но голос прозвучал совершенно явственно. И колокольчик по-прежнему звенел громко.

Его звуки отчетливо доносились с улицы. Я прошлепал босыми ногами к окну, отодвинул занавеску и увидел Зойку. Она улыбалась и, высоко подняв руку, трясла сияющий серебром колокольчик.

— Вставай, лежебока! — крикнула Зойка. — Ты чуть не проспал самое интересное: в сельпо дают лощеные тетрадки — и обычные, и общие. Я очередь заняла. Давай, быстрее собирайся!

Лощеные тетрадки, если кто не знает, — дефицит советской эпохи. Листы в них покрывались каким-то особым составом: проведешь рукой — ни единой шероховатости, гладкие, будто парафином намазанные. Шариковая ручка сама скользила по такой бумаге, любо-дорого посмотреть. А в обычных тетрадках с сероватой бумагой чернила растекались, а паста шариковой ручки оставляла слабые следы: иногда приходилось дважды обводить одну и ту же букву, чтобы добиться четкости.