Яблоко Невтона - [38]

И Ползунова такая жалость охватила, так стиснуло и защемило внутри, что он готов был сейчас на все — только бы ей полегчало, помогло выбраться из этой провальной, черной пустоты… «А ему уже не помочь, — вдруг вспомнил, подумал о ребенке. — Где же он-то?» — захотелось взглянуть на него, коснуться руками, сын ведь, но и на это нужны силы… Он постоял еще минуту, не смея тревожить забывшуюся Пелагею, и так же неслышно, на цыпочках, вышел в прихожую.

Парашка стояла здесь уже начеку, поджидая его, глянула быстро и жалостливо, тихо, вполголоса проговорив:

— Да вы шибко-то не убивайтесь, Иван Иваныч, спит она… — кивнула в сторону горницы. — Куриного взвару попила и уснула. И вы ложитесь, — добавила еще тише, с какой-то пронзительной, материнской ноткою в голосе. — Поди, за день-то намытарились?

Ползунов посмотрел на нее внимательно:

— Да, да, в дороге мытарств хватает. А где он? — понизил голос до шепота. И Парашка шепотом же переспросила:

— Кто?

— Дитенок… мальчик.

— Там, — рукой она указала на дверь, — в чулане.

— Как… в чулане? — удивился он страшно. — Там же холод… и темнота. Почему не в избе?

— Бабка Дарья говорит — нельзя. Потому как мертвенький родился.

Ползунов ошарашенно помолчал, что-то обдумывая, вскинул глаза на Парашку:

— Ты вот что: ночью будь ближе к Пелагее Ивановне. Может, ей что понадобится…

Сам же в горницу спать не пошел. Долго сидел на низеньком голбце, подле печи, на которой похрапывал здешний хозяин, старый бобыль, а на широких полатях, под самым потолком, спали без задних ног, бормоча там что-то во сне Яшутка и Ермолай. Потом и он, протяжно зевнув — и впрямь намытарился за день! — влез туда же, устроившись рядом, и вскользь, мимоходом подумал: «Нынче-то погорельцам не до чинов».

Но спал вполглаза, урывками, то и дело подхватываясь.

15

Пелагея после всего случившегося долго приходила в себя, трудно и медленно поправляясь. Болела не столько телом, сколько душой. И не будь рядом Парашки — неизвестно, как бы выкручивался Ползунов, сопрягая работу с семьей. Парашка же и на час не оставляла хозяйку без внимания, вертелась, что белка, всюду поспевая и упреждая каждый шаг Пелагеи…

А шихтмейстер жил в ту пору одной заботой: поскорее, до открытия навигации, поставить новый дом. Об этом наперед всего и болела голова, и расчет был один: пока не сломалась дорога — вывезти из шипуновского бора в достатке хоромного красного леса, а с Колывани доставить кирпич…

Однако всякое начало имеет свое продолжение, предугадать которое невозможно. Вот и на этот раз повернулось не по расчету: едва Ползунов воротился из Барнаула, как следом, дней через пять, явился посланец из Канцелярии горного начальства Петр Хатин, давний и добрый приятель шихтмейстера, и огорошил новостью: велено расследовать причины пожара на месте.

Ползунова такой поворот не только насторожил и озадачил, но и обидел крепко. Почему же Христиани сразу о том не сказал? Они же встречались, разговаривали, и асессор как будто все понял и решил: строить новый дом. А теперь…

— Да не бери ты в голову, — успокоил его унтер-шихтмейстер Хатин. — Дело это, как я полагаю, и выеденного яйца не стоит. Надеюсь, и затяжки в сем деле не произойдет, — пообещал, обнадежив.

И вправду, скоро уладил, не затянул следствия, обойдясь вкупе двумя днями. Поговорил по-приятельски с Ползуновым. До-просил четверых или пятерых крестьян, твердивших в один голос: пожар видели, но от чего загорелось — не знаем. Составил протокол, указав причину пожара, со слов шихтмейстера: «Возгорание случилось от глинобитной печи, примыкавшей к стене». Вот и делу конец! — объявил Хатин. — Так что будь, шихтмейстер, в полном спокойствии да поскорее новый дом возводи.

И отбыл восвояси.

А вскоре и лес привезли — отборный, бревно к бревну, двенадцать подвод, запряженных цугом, двумя парами каждая; лошади крепкие, тягловые, так что ни один воз нигде не застрял, все было доставлено в целости и сохранности. Бревна скатали прямо в снег, рядом с темневшим средь ограды пожарищем, на месте которого шихтмейстер и полагал возвести светлицу. Но кто-то из плотников, наряженных оную ставить, осторожно шихтмейстера надоумил: негоже, мол, на погорелом-то месте новое возводить, кабы вдругорядь пожар не случился… Ползунов удивился: есть такая примета? Однако плана своего не изменил, а нашел ему оправдание: ждать некогда, а земля сейчас мерзлая, тверже камня, не только заступом, но и ломом не взять… А здесь, — указал на пожарище, — она прогрелась изрядно… Неожиданно и Вяткин его поддержал: «Ну, дак еще бы не прогреться… такой огонь полыхал!»

Довод был убедительным, и все тотчас и дружно склонились к тому, что прогретую землю, ясное дело, сподручней копать. «Вот и добро! — сказал Ползунов. — Дня за два подстенье заложите, забутуете камнем, а там пойдет… Надо к концу апреля поставить дом», — тут же и сроки определил. Мужики почесали затылки, прикидывая: сумеют ли столь спешно управиться? «А чего ж не суметь? — как бы отметая всякие сомненья, отозвался Вяткин. — Коли надо, стало быть, надо!» — твердо сказал и глянул с подмигиванием на своих сотоварищей. И те опять разом согласились: ясное дело, коли хорошо подналечь — статочно и в апреле стройку закончить. На том и порешили.