Яблоко Невтона - [40]

— Имеешь, имеешь, — как будто и подбодрил его Ползунов. — А коли взыскуешь, доставим незамедлительно, — спокойно пообещал, глянул на Вяткина с Зеленцовым, рукою махнув, дескать, работайте и не отвлекайтесь, а Бобкову кивнул повелительно: — Пошли.

— Допрыгался мужик, — сказал Вяткин, глядя им вслед. Рослый и скорый на ногу шихтмейстер шел впереди, что-то на ходу говоря Бобкову, а тот вилючей трусцой едва поспевал за ним. — Будут ему нынче и слово, и дело, — добавил с усмешкою Вяткин, ничуть не жалея Прокопия, чей длинный язык и ему досаждал нередко.

По правде-то сказать, они полагали, что шихтмейстер сам во всем разберется, всыплет брехуну сколько надо и отправит восвояси — нехай проспится. Ползунов и хотел так сделать, но Бобков разнуздался донельзя, ломил свое и требовал доставить его на завод, в Канцелярию, где он и грозился выложить свое «слово». Ну что ж, решил Ползунов, быть посему. И послал денщика разыскать солдата Кулагина и сказать, чтобы тот срочно закладывал дрожки. А Бобкову коротко приказал: «А ты мигом сбирайся, вези свое «слово»! Да харчей не забудь прихватить».

И вскоре нарочная повозка выехала с пристанского посада и покатила вдоль Чарыша, звеня колокольцами. Вот как почетно везли в Барнаул Прокопия Бобкова! Да только не зря говорится: велик почет не обходится без хлопот.

Сам же виновник этого необычного вояжа, подогнув ноги — коленями к подбородку, — возлежал на охапке пахучего сена в задке дрожек и что-то бубнил, бормотал себе под нос. Рыжеусый солдат Кулагин слушал-слушал, обернулся и с ехидцей спросил:

— Эй, паря, ты чегой-то все наговариваешь, чай, молитву? Или слова затверживаешь, кои везешь доносить по начальству?

Бобков пошуршал сеном, буркнув в ответ:

— И везу! А что? Се мое дело.

Солдат Кулагин засмеялся, светясь конопатым лицом, и весело припугнул:

— Кто облыжно доносит, тот головы не сносит. Н-но, милай! — понужнул гнедого коренника, уже не слушая, чего там бормочет Прокопий. Лошади побежали резвее, понесли дрожки, тарахтя колесами и вздымая пыль на дороге. — И-эх! — сделал междометный зачин Кулагин, фуражку сбив набекрень. — Тятька рыжий и я рыжий…

Бобков повозился еще, взбил сено под головою, вроде подушки, умостившись поудобнее, и вскоре сморился, укаченный дорожною тряской, и захрапел смачно, с присвистом. И проспал не один час.

А когда вскинул глаза, оглушенный какою-то странной звенящею тишиной, сразу и не мог понять — где он и что с ним? Упряжка стояла близ широкой реки. Вода свинцово-серая, с просинью, лишь поверху едва заметно дрожала мелкая рябь. Хотя и ветра вовсе не было.

Подошел солдат Кулагин, доложил весело:

— Во разлилось! А летом здесь — воробью по колено. И мостка не видно, должно, водою снесло. Придется в объезд, — озаботился, достал кисет и начал закуривать. Бобков приподнялся, свесив ноги, и вялым со сна, слегка осевшим голосом спросил:

— Где мы?

Кулагин сыпнул щепоть самокрошного табаку на бумажку, языком послюнил края и стал скручивать папироску, поглядывая на Бобкова:

— А ты разве не видишь? Вон Беспалово на другой стороне. А там и до Вяткина рукой подать.

— Ого! — удивился Бобков, слез с дрожек и потоптался, разминая отерпшие ноги. — А как мы сюда попали? Куда ты меня везешь?

— Во! — теперь настал черед и Кулагину удивиться. — Да ты, паря, глаза-то протри, протри да очухайся. Или заспал все на свете?

— Можа, и заспал…

— Можа! — передразнил его Кулагин. — Да ты ж сам напросился, истребовал отвезти тебя на завод со своими словами поносными. А теперь кудыкаешь, как петух. Или всамделе забыл?

Бобков молча пошел к реке, умылся холодной водой и вернулся повеселевшим и посвежевшим.

— Ну что, поехали? Токо не туда, а сюда, — махнул рукой в обратном направлении. — Вертаться надо.

— Как это вертаться? — недоверчиво глянул Кулагин. — Неможно, паря. Мне приказано доставить тебя на завод.

— Дак то ж моя была воля, мое настояние, — пояснил Бобков.

— А слова… как же твои слова, поношения?

— А никак! Спьяну все наболтал. Язык же без костей.

— И что теперь?

— А теперь протрезвел. Во! — постучал казанками пальцев по лбу. — Ясной сделалась. Потому и прошу тебя: поехали обратно. Нечего мне делать на заводе. Истинный Бог — нечего! Да и разлив, посмотри какой, небось, мостки кругом посносило…

Кулагин вздохнул, покачав головой:

— Ну, паря, и задал ты мне задачку! Что ж я-то скажу шихтмейстеру? Он же с меня спросит.

— Да почему с тебя? Это ж мое настояние, — возразил Бобков, проявляя все большую и завидную настойчивость. — Вот с меня он и взыщет. А твое дело — сторона. Ну? Поехали!..

Тихо было до звона в ушах. Река текла неслышно. Лишь кони, переступая с ноги на ногу, коротко звякали удилами.

— А! — махнул рукой солдат Кулагин, решаясь на этот неожиданный и рискованный шаг. — Вертаться так вертаться! Семь бед — один ответ.

Докурил самокрутку, притоптав окурок, подхватил вожжи и круто развернул повозку. «И-эх! Тятька рыжий и я рыжий…» И покатили они обратно, в Красноярскую, вслух не говоря о том, но каждый про себя думая: а как их встретит шихтмейстер Ползунов — кнутом или пряником? Ну, на пряник-то мало надежды…