Яблоко Невтона - [35]

— Все, Михайло, на сегодня хватит, — распорядился Ползунов. — Больше не подкладывай. А тесины с кожуха надо снять…

И ушел в дом. Удалился в свой закуток, вздув свечу. Пошуршал бумагами. Но что-то не работалось, мысли не шли в голову, и он решил отложить все до утра. Разделся, лег в постель. И, едва коснулся подушки, тотчас уснул… и увидел перед собою ярко пылающий горн, дверца которого настежь открыта и дышит в лицо жаром… А он, шихтмейстер, как будто присев на корточки, достает откуда-то из-за спины тонкие медные трубочки и бросает, бросает в этот пышущий жар, что дрова, и они тут же, охваченные багровым неистовым пламенем, начинают трещать и дымиться… И вся изба уже полна дыма, нечем дышать. «Гори-им! — кричит невесть откуда взявшийся денщик, толкая шихтмейстера изо всей силы в плечо. — Горим, ваше благородие, очнитесь!..»

Ползунов мигом подхватился, еще и глаз не успев разлепить и понять — сон ли это продолжается, наяву ли все происходит? Голос же денщика натуральный, слишком явственный и перепуганный, окончательно приводит его в чувство:

— Пожар, ваше благородие! Изба горит… Рятуйте! — срывается на визг, но этот отчаянный вопль уже не ему принадлежит, а Парашке, влетевшей белым приведением в тягучую дымовую завесу:

— Ой, матушка, ой, заступница, чо деется?!.. — не то от дыма густеющего, не то от испуга отчаянного задышливо причитала. И вскрикивала что есть мочи: — Рятуйте! Горим…

Ползунов ухватил ее за плечи и резко встряхнул, останавливая, хотя и самого колотун бил изнутри:

— Перестань вопить. Быстро одевайтесь! Помоги хозяйке…

— Что… что там стряслось? — доносится из дымного сумрака голос разбуженной Пелагеи. — Отчего столько чаду?

А за стеной, что отделяет светлицу от черной избы, уже вовсю трещит, полыхает и что-то рушится… Ползунов кидается в сени, распахивая дверь, и тут же горячей волной ударяет его в лицо, отбрасывая назад — сенки сплошь охвачены пламенем, выйти через них наружу теперь невозможно. Ползунов поспешно, рывком закрывает дверь, как будто этим можно отгородиться, спастись от огня, и тотчас возвращается в комнату, выкликая на ходу:

— Семен, где ты? Семен!..

— Тут я, ваше благородие, — выныривает навстречу денщик, весь расхристанный, в обутках на босу ногу, шапка задом наперед…

— Что же ты, как пень, торчишь? — накидывается на него шихтмейстер. — Окно… окно выставляй! Другого хода нет. Живо, живо! А где Яшутка с Ермолаем? Пусть в деревню бегут, мужиков поднимают… Пелагеша! — спохватывается в тот же миг и бросается в «будуар» жены, попутно срывая и отбрасывая в сторону легкие и ненужные теперь занавески. — Пелагеша! Одевайся… да потеплее. Некогда мешкать.

— Оделись уже, готовы, — отвечает Парашка, придерживая и ведя Пелагею под локоть. Ползунов подхватывает жену с другого бока, сердце частит, будто подталкивая: скорее, скорее! Дым забивает глотку, выедает глаза… А снаружи тянет холодом. Семен уже выставил раму — и в разверзнутом зеве окна видно, как сверху с горящей крыши падают, рассыпаясь фейерверком, трескучие искры и желто-оранжевые, красные сполохи плещутся на снегу… Ночь отодвинулась, будто враз истаяла, и все вокруг жарко озарено.

— О, Господи, что же это, что? — вздыхает со стоном Пелагея, придерживая руками живот. — Отчего загорелось-то, Ваня?

— Не знаю, Пелагеша, не знаю, — уклоняется он от лишнего разговора, когда всякая секунда дорога; быстро перемахивает через подоконник наружу, помогая Пелагее тем же путем выбраться из горящего дома, но ей это сделать не так-то просто, хотя и Парашка вовсю старается, придерживая ее с той стороны, задышливо приговаривая:

— Осторожно, Пелагея Ивановна, полегоньку, голубушка… Кто сам себя стережет, того и Бог бережет. Спускайся потихоньку, спускайся, а я подмогну…

Наконец, выбираются не без труда, и Ползунов, отведя женщин подальше в сторону, строго наказывает: «Отсюда — ни шагу! Не вздумайте к дому приближаться…» — последнее скорее к Парашке относится. Однако она и рта открыть не успевает, чтобы ответить, как шихтмейстер кидается обратно в дом и разом исчезает, теряясь в густом чаду. Семен тоже не отстает, орудует вовсю, то и дело возникая в проеме окна и прямо на снег выкидывая из дома, что под руку попадает: стулья, какую-то одежду, постель… Наволочка на одной подушке лопнула, разойдясь по шву, и белый пух взметнуло вверх и закружило в стылом воздухе, будто снежные хлопья.

Минуту спустя и Ползунов показался в том же проеме оконном, спрыгнул вниз, держа перед собою какой-то короб, наверное, с книгами и бумагами, отнес и поставил подальше от греха… А крыша дома уже почти вся занялась огнем, полыхала во-всю, и жердяные стропила, перегорая, с треском ломались и оседали, обрушивая на потолок тяжелые, накрепко спрессованные пласты дерна…

Наконец, подоспела подмога из деревни — кто с багром, ведром да лопатой, а кто и так, налегке, со всеми за компанию — впереди мужики, из коих выделялись Вяткин да Зеленцов, а следом бабы и пронырливая ребятня, что постарше… Как же такое зрелище пропустить! Шум, гам, толкотня… Яшутка же с Ермолаем, оповестив деревню о пожаре (хотя пожар и сам уже оповестил о себе), вернулись и того раньше — и теперь с испугом и удивлением смотрели на полыхающий дом.