Я встану справа - [2]

В театр поехали на служебной «Победе» Алексея Алексеевича. Машина была той же гнедой масти, что и старательный меринок Ландыш в белоусовской больнице. Из-за этой «Победы» Надина мама выходила на работу раньше на полчаса. Алексей Алексеевич довозил ее до центра, а потом ехал к девяти в Химки. Зато мама ездила на работу машиной.

Несмотря на духоту в зале, спектакль неожиданно понравился. Приличные голоса. А художник просто талантлив. Сцена была взята в большую раму, выкрашенную под красное дерево, в позолоченных завитушках. В овале рамы двигались персонажи сентиментальных олеографий: чинная, нежная Шарлотта и немного обрюзгший благородный Альберт в пудреном парике.

Но до конца Надя досидеть не смогла. Волновалась: как там Витька — плачет, наверное?

Алексей Алексеевич успокаивал: мама прекрасно с ним управится. Не секрет, что пеленать малыша Надя училась у нее и сейчас еще не очень хорошо это умеет.

И все-таки с последней картины ушли. Сели на второй троллейбус. Ветерок в окне пахнул горячим асфальтом и ранним липовым цветом. Троллейбус очень быстро катил по пустынной Манежной и по Арбату. Но Надя все равно волновалась, совсем не хотела «мишек», недоеденных в антракте, и жалела, что отказалась ехать в такси, как предлагал сначала Алексей Алексеевич.

Дома мама спала на диване. И Витька спал, насосавшись из бутылочки. На губках блаженные пузыри. Рыжеватые жидкие волосики аккуратно причесаны мамой на пробор. Зря торопилась.

В комнате соседа пили чай. Надя — с молоком. Алексей Алексеевич добавил в стакан коньяку.

— Володя приедет дня через два, — говорила Надя. — Девятое завтра? У него с девятого отпуск. Значит, завтра и выедет.

— А когда обратно? — спросил Алексей Алексеевич. — Нет, не он. Вы когда обратно поедете?

«Странно! — усмехнулась про себя Надя. — Алексей Алексеевич всегда называл ее на „вы“. Даже когда была совсем девчонкой. И от этого, говоря с ним, всегда чувствовала себя очень взрослой».

— Не знаю, — сказала она. — Очень трудно решить. Там ведь очень трудно с малышом. Здесь под рукой и вода горячая, и мама, и магазины… Мне хочется на год остаться здесь. Пусть Витька подрастет.

Алексей Алексеевич усмехнулся:

— Вы так насовсем здесь застрянете.

— Нет, — сказала Надя, — я не смогу. Хочется, конечно, но он не поедет. А я должна быть где он. С ним я человек.

Алексей Алексеевич поднял бровь.

— Угу! — сказала Надя. — Без него я как слепой кутенок. Дрожу, ищу, где тепло, где бы только клубочком свернуться. А с ним я человек.

В квартире ниже этажом перезванивали по радио куранты.

За раскрытым окном слышался стук каблуков и говор прохожих. Он казался слишком громким и бестактным. Словно люди шли по спящей квартире. Потом сорвался с места самосвал. Видно, переключили на зеленый огонь светофор. Какая-то железка билась о кузов, бренчала, и в квартире, словно в ответ, раздался тихий звук.

Надя сказала: «Это Витька». И побежала к себе. Алексей Алексеевич взял стаканы и понес на кухню — мыть под краном.

Звук раздался снова. Но это не Витька плакал, а хрипел звонок. Алексей Алексеевич нарочно немного открутил чашечку, чтоб не будили малыша, если позвонят. Он поставил стаканы в прихожей на пол и открыл дверь.

— Телеграмма. Саниной. — Разносчица протянула тупой карандаш.

Надя высунулась из-за двери.

— Витька спит, — шепотом сказала она.

— Это вам телеграмма. От Владимира Платоновича, с которым вы — человек.

— Поставьте ноль часов пять минут, — сказала почтальонша.

— «В двенадцать часов по ночам из гроба встает Император…» — прошептал сосед и понес стаканы в кухню.

Надя пришла следом.

— У вас нет рубля? Я утром отдам.

— С процентами… — Алексей Алексеевич рылся в карманах.

Надя развернула телеграмму и стала читать. Он сам отнес почтальонше рубль и квиток. Когда вернулся, Надя все стояла в кухне и читала телеграмму. Он стал мыть стакан под краном. Хотел сказать: «Наглядеться не можете на депешу?» — но осекся.

Она все продолжала читать.

Было совсем тихо.

За кухонным окном внизу, во дворе, потащили по земле что-то шуршащее, длинное. Тащили, тащили — бросили.

— Что-то случилось? — спросил Алексей Алексеевич.

Надя кивнула.

— Что?

— Не знаю.

В телеграмме было: «Выехать не могу дней через десять все выяснится тогда получишь письмо». Не было ни «целую», ни «Володя».

— Наверное, что-нибудь на работе, — сказал Алексей Алексеевич. — Кто-то заболел, некем заменить.

— Он ведь еще ни разу не видел Витьку, — сказала Надя. — Случилось что-то страшное.

— Бросьте фантазировать. Просто ваш супруг не умеет составлять телеграммы. Так написано, что можно невесть о чем думать. Написал бы: «Задерживаюсь подробности письмом».

— Правда, не умеет, — сказала Надя. — У него всегда телеграммы длинные. Нужно немедленно звонить. Я на Киевский вокзал пойду. Там переговорная.

— Лучше утром. Утро вечера мудренее.

— Нет, сейчас, — сказала Надя. — Только Витьку покормлю и пойду.

Внизу, во дворе, полилась вода, зашуршали листья.

— Дождь? — спросила Надя.

Сосед выглянул в окно.

— Нет. Цветы поливают из шланга… Не обязательно на вокзал. У Бурвича в двадцать четвертой квартире телефон. От него и поговорите.

— Неудобно. И вообще неудобно. И сейчас ночь.