Я всего лишь собака - [4]

Ведь только когда овцы спят рядышком-рядом, овчарки могут отогнать от них шакалов и хорьков.

А, скажите на милость, какой толк от собаки в коридоре?

Вдруг ночью в окно прокрадётся лесной кот и застанет хозяев врасплох сонными?

Такое уже случалось, мне дядя Ференц рассказывал.

Целое семейство погибло за одну ночь.

К ним пробрались дикие кошки, страшно кровожадные.

А спальня была заперта.

Только собака и выжила.

Но какая для неё потом была жизнь — она же потеряла своих хозяев!

Дядя Ференц говорил, что та бедная овчарка потом лежала на их могиле, не ела, не пила от горя, да так и сдохла от голода.

К счастью, Эмили часто оставляет дверь приоткрытой.

Стоит мне услышать, что мои подопечные заснули, я прокрадываюсь в их спальню и укладываюсь на той самой овечьей шкуре.

Всю ночь стерегу я своих хозяев и уже девять раз прогонял дикую кошку, посягавшую на Фридберта.

Но он ни разу меня не поблагодарил, наоборот: рычал на меня спросонья так, что в ушах звенело.

Ну и что с того, что та кошка очень похожа на нашу Мицци?

Откуда Фридберту знать, какая эта Мицци злющая и опасная: ему-то она нос когтями не царапала!

Увы, чёрная неблагодарность — удел верной овчарки.

Нет, я не жалуюсь.

По большому счёту, мне повезло: Эмили всегда на моей стороне, Малышка — свет моих очей, а Фридберт ещё поймёт когда-нибудь чего я стою.

Глава четвёртая, в которой всё идёт наперекосяк

Дядюшка Ференц всегда говорил: бывают дни, когда буквально с лап сбиваешься.

Всё это начинается с самого утра.

Овцы блеют как оглашенные, петух загорланил на два часа раньше обычного, орут гуси, воют шакалы.

А всему виной ветер, который несётся над пуштой.

Он бушует, визжит, свистит, завывает, и всё приходит в смятение.

Это ветер-обманщик.

Услышишь его вой, и почудится, что это шакал подкрался совсем близко. Ветер треплет твою шкуру, забивает тебе нос своими запахами, ты чуешь шакала, вскакиваешь и обегаешь всё кругом в поисках зверя.

Но никакого шакала не видно…

Я и представить себе не мог, что в этих краях тоже бывают такие дни, Пусть здесь ничего не знают об овцах и о шакалах слыхом не слыхивали, но ветер знаком и тут.

Это тот же самый ветер, что в Венгрии, он и здесь носится по полям, ломает ветви деревьев, швыряется дождём в окно, свистит и завывает.

Мы, овчарки, знаем: в такие дни гляди в оба, чтобы стадо не разбежалось.

Пока твои подопечные держатся вместе, буря им не страшна.

Но на этот раз мне пришлось действовать в одиночку.

Клянусь, я сделал всё, что мог.

Я улёгся у входной двери и не сходил с места, не выпуская Фридберта из дому.

Никакие «Место!» или «Ко мне!», даже крики: «Прочь с дороги» и «Хватит уже!» не могли заставить меня покинуть свой пост у входной двери.

Но в конце концов Фридберт всё же меня перехитрил: пошёл на кухню и зашуршал там пакетом.

Ну, я сразу понял: скорее туда!

Я узнал этот звук, этот восхитительный шелест! Стоит его услышать, и слюнки текут.

От него и мёртвый проснётся…

Ради этого не жаль покинуть любимое место: беги со всех лап, если хочешь получить свиное ухо.

Но Фридберт меня обманул.

Он мигом захлопнул дверь в кухню.

Вот я и попался!

И свиного уха мне не досталось!

Я стал прыгать на дверь, скулил, лаял ему вслед.

Хотел его предупредить, что нельзя в такую погоду выходить из дому!

Да разве он послушает!

Не обращая внимания на мои предостережения, Фридберт покинул стадо.

Мне оставалось одно: я последовал примеру Мицци, вскочил на стул, а оттуда на кухонный стол, чтобы выглянуть в окно, — ведь я должен был следить за Фридбертом!

Ну откуда мне было знать, что стол накрыт к завтраку и там красуется заварочный чайник?!

Как я мог предвидеть, что скатерть соскользнёт на пол?

Мицци-то постоянно прыгает на кухонный стол — и ничего!

Просто невероятно, на сколько малюсеньких осколков может разбиться фарфоровый чайник!

А с каким грохотом и звоном падают на пол чашки и блюдца!

От такого тарарама даже самый голодный шакал пустился бы наутёк.

Я тоже поспешил укрыться под столом.

О, радость! — там валялась пара кружков моей любимой колбасы.

Наверное, они туда закатились, когда тарелка разбилась.

Мне как раз надо было успокоить нервы, а лучшее средство — хорошенько подкрепиться.

Но Эмили этого не поняла: она распахнула дверь в кухню и как закричит!

Громче, чем десяток собачьих свистков.

Да что там! Она бушевала и завывала сильнее, чем ветер за окном!

А потом схватила швабру и ринулась на меня.

Я попытался забиться в угол, но швабра доставала меня повсюду. Оставалось одно — спасаться бегством.

Я ринулся прямо сквозь расставленные ноги Эмили.

Ну как я мог предвидеть, что зацеплюсь когтем?

С Мицци такого никогда не случается, хотя она каждое утро трётся Эмили об ноги. И вот уже хозяйка растянулась на полу. Хорошо ещё, что тоже не раскололась на тысячу кусков!

Она заскулила жалобно-жалобно — ну прямо как Бенце, когда был щенком.

Я тут же бросился к ней и принялся лизать в лицо, чтобы утешить. Эмили была бледная-пребледная и тихо стонала, но не отгоняла меня.

Я понял — это дурной знак.

Тогда я лёг рядом с хозяйкой и решил ни за что её не оставлять: никакими силами меня было от неё не отодвинуть.

Время от времени я толкал Эмили носом.