Я возьму тебя с собой - [6]

Я командую сотней фракийских всадников из вспомогательной конницы при VII Клавдиевом легионе. Мои синелицые фракийцы гарцуют у подошвы холма, бессильно вопя от ярости, - подниматься наверх, к остриям копий Тирцебала нечего и думать, они переколют нас, как своих ребятишек. Я не пытаюсь угомонить своих, - бесполезно. Остаётся лишь ждать, когда подойдёт Элий Адриан со своими стальными триариями III Гальского. Я знаю, что он вот-вот должен появиться. Несмотря на то, что мы верхом, опередил я Адриана совсем не намного, - в этой местности особо не поскачешь. Но Творцы моего Гирлеона, Светлый и Тёмный! Время! Да, время. Если нам не взять князя до скорого уже заката, он снова уйдёт, как уходил не раз. Как бы мне сейчас пригодились легковооружённые. Пара десятков критских лучников или, хотя бы балеарцев с их пращами! Уж они бы развлекли грозно молчащих на холме даков.

Наконец-то, вот и Адриан! Три декурии, - маловато, ну да ничего, заставим спешиться фракийцев, пока их пыл не остыл. Адриан подъезжает ко мне на своей великолепной ниссаянской кобыле.

- Марк, старина! - подняв руку, приветствует он меня. - Вижу, ты настоящий друг! Загнал медведя и держишь его для меня!

Я угрюмо смотрю на тридцатилетнего родственника Императора, но нет, - насмешки, на которую он всегда горазд, нет в его словах. Это обычное возбуждение от предстоящего боя. Шрам от германского меча покраснел под его короткой курчавой бородкой, пластины лорики на левом плече погнуты чьим-то крепким ударом, глаза полыхают предчувствием схватки. Вот тебе и «Гречёнок», - думаю я, - всё-таки у Траяна будет достойный преемник.

- У медведя ещё остались зубы, Публий.

- Он обломает их об нашу сталь, клянусь Марсом Мстительным!

Легионеры, раздвинув моих фракийцев, строятся полукругом. Мы с Адрианом спешиваемся, он жестом подзывает к нам красивого юношу на пегой италийской лошадке.

- Гермолай, - говорит Адриан по-гречески, - Возьми мою и Клувия лошадей и отведи их к тому вон вязу.

Мальчику на вид не больше шестнадцати, на нём лёгкий греческий льняной панцирь, - негожая защита от дакийской секиры.

- Но как же, - растерянно произносит Гермолай, кусая губы. Он бросает на меня смущённый взгляд, видит срубленный султан на моём преторианском шлеме, глубокие зазубрины на спате, которою я достаю из ножен, чужую подсыхающую кровь на панцире. Его щёки заливает румянец.

- Позволь я с тобой, с вами, - мальчик кладёт руку на рукоять кривого македонского кописа на своём боку.

- Некогда спорить, милый, - темнеет, пора кончать. Хватит и на твой век сражений. А в этой войне и так пролилось слишком много детской крови. Ступай, - приказывает Адриан, и поворачивается ко мне, показывая своему любимцу, что разговор окончен. Гермолай, держа в поводу наших лошадей, поникнув, отъезжает, расстроенный донельзя.

- Видывал я солдат и помоложе, - говорю я.

Адриан не обращает на мои слова внимания. Он задумчиво смотрит на притихших даков.

- Сделаем так, - решает он. - Я построю одну декурию в две черепахи, остальные, сомкнувшись, пойдут между. Ты, Марк, с пешими фракийцами, - слева, прикроешь вон тот отлогий участок.

- Толково, - одобряю я. - Достойный план, Публий.

- Достойный план и достойный будет подарок Наилучшему Принцепсу в его пятьдесят третий день рождения! Ты не забыл, Марк Клувий, - сегодня пятый день после сентябрьских ид?

- Пусть Боги хранят Императора и его Гения! - произношу я стандартную формулу.

- Что это? - удивляется Адриан, указывая гладиусом.

Даки начинают шевелиться, сбрасывают с себя плащи, рвут на себе рубахи, бросают в одну кучу щиты, нагрудники и шлемы.  Раздаётся заунывное пение, похожее на волчий вой, - какой-то их гимн. Неужели…

- Он решился! - с восторгом ору я. - Клянусь всеми Богами, Публий, он решился! Прикажи своим сомкнутся, да поскорее же, косматые решились!

Адриан смотрит на меня широко раскрыв глаза. Из их карих глубин поднимается понимание.

- Это их конец, Марк! - кричит он мне в лицо. - Сегодня всё, наконец, закончится!

Он уже несётся к своему правому флангу, на бегу выкрикивая команды. Легионеры чётко, не смущаясь воя даков, быстро перестраиваются.

Лошадь! Я бросаюсь к застывшему с раскрытым ртом, побледневшему Гермолаю. Вырвав у него повод, я одним движением вскакиваю на своего Орлика. Скачу к своим.

- Эрлох, Сикинос!!! - я по-фракийски кричу старшинам, перекрывая всё усиливающийся шум. - Отойти налево! Лавой! Вытягивайтесь в лаву! Живее, демоны синерожие!

Даки бестолковой яростной толпой бросаются вниз, тоже забирая влево. Сотни полторы, - отмечаю я. Под кем-то из моих, не разберу под кем, падает споткнувшаяся лошадь. Оказавшийся на земле фракиец, размахивая кривым кописом, бросается навстречу дакам. Я отсюда чувствую, как в нём кипит вековая ненависть к своим северным врагам. Его дикий вопль прерывается на высокой ноте. Косматые, ни на секунду не задержавшись, набирая скорость, несутся вниз по склону, и как волна налетают на железную скалу сомкнутых триариев. Первые из людей Тирцебала валятся, как снопы под точно брошенными пилумами.

- Бар-ра!!! - накрывает всё единый выдох трёх сотен легионеров. Моя грудь наполняется восторгом сопричастности. Я замечаю, как на правом фланге мелькает красный султан Элия Адриана. Над ним бешеной короткой молнией сверкает и опускается гладиус, - один дак падает, другой… Двое триариев прикрывают своего претора щитами-скутумами. Фракийцы, развернувшись в лаву, налетают на косматых, обтекают их сбоку и сзади.