Я возьму тебя с собой - [7]

Вдруг, от ближнего ко мне края даков, сквозь ряд наших прорубается огромный полуголый воин. Он наводит ужас на моих фракийцев одним своим видом. С ног до головы заляпанный кровью, гремя толстыми золотыми браслетами на руках и ногах, вопя, как атакующий слон, он со свистом размахивает  здоровенным двусторонним топором-лабриумом над головой. Сам!

Я злю Орлика, - щипаю его за круп, дёргаю ему губы удилами вправо-влево. О Творцы моего Гирлеона, как плохо без шпор и стремян! Тирцебал широченными прыжками несётся прямо ко мне. Я сухо поджимаю губы, на скулах у меня привычно натягивается кожа. Ну-ну, давай же. Хватит, побегал я за тобой, и вот теперь ты сам стремишься навстречу своей смерти. Его замечает молодой Спирос. Он что-то отрывисто кричит своему десятку. Я улавливаю фракийское: наперерез!

- Не сметь!!! - реву я, как берберийский лев. - Не сметь, Спирос, уши отрежу! Князь мой!

Я толкаю Орлика в тяжёлый галоп. Мы с Тирцебалом стремительно сближаемся, я отвожу правую руку со спатой назад, он на бегу заносит свой страшный топор над головой. Только бы спата выдержала, - проносится в уме, за последние две декады рукоять здорово разболталась…

За миг до столкновения я ловлю его взгляд, - ничего человеческого, ни капли разума, только лишь волны горячей крови! Я резко натягиваю поводья, поднимая Орлика на дыбы, лошадиные копыта бьют воздух над головой Тирцебала. Его топор описывает широкую дугу и врубается моему коню в выемку под шеей. Удар настолько силён, что мой бедный Орлик от него начинает заваливаться назад. Кровь бьёт из раны на несколько локтей вверх. Я соскальзываю с падающего коня и оказываюсь слева от князя. Тирцебал, мгновенно разворачивается ко мне и снова заносит топор над головой. Ну, вот и всё! Я, подогнув правое колено, резко втыкаю спату ему в живот, повыше, под диафрагму, и привычным движением проворачиваю свой длинный кавалерийский меч у него во внутренностях. Тирцебал, шумно выдохнув, роняет топор себе за спину. Он тяжело опускает руки мне на плечи, но силы уже начинают покидать его. Я легко освобождаюсь от его слабеющей хватки и, отступив на шаг назад, вытаскиваю спату. Тирцебал кашляет мне в лицо кровью. Я смотрю ему в глаза. Ничего, - одна кровавая пустота.

- Умри, князь, - говорю я ему на Извечной Речи. - Умри, и родись вновь с покоем в Душе.

У него в глазах мелькает что-то вполне человеческое. Надежда? Я, широко размахнувшись, обрушиваю на умирающего страшный последний удар. Разрубив ему левую ключицу, моя длинная спата застревает в позвоночнике и грудной кости царя. Звонко цокнув, рукоять меча остаётся у меня в кулаке. Тирцебал, крутанувшись на одной ноге, тяжело грохается на бок. Словно трухлявый дуб, - думаю я.

Хотя у меня в ушах с шумом пульсирует кровь, я вдруг осознаю, что вокруг стоит почти полная тишина, только фыркают и топчутся лошади фракийцев. Все, - и наши, и жалкая горстка оставшихся даков, опустив оружие, смотрят в мою сторону. Я вздыхаю и устало сажусь на бок своего мёртвого коня. Начинает темнеть. Безразлично наблюдая, как вяжут немногих пленных, я выбрасываю рукоять спаты, развязываю ремень и снимаю шлем с мокрой от пота головы. Ко мне подъезжает верный Эрлох.

- Сикинос и ещё две дюжины с ним, отправились на Небесные Пастбища, - говорит он мне, не слезая с коня.

Худо.

- Раненые?

- Царапины. Это же даки, если они бьют, то уж… - он с ненавистью плюёт на труп Тирцебала.

- Ладно. Поезжай, спроси Адрианова центуриона, где мы будем ночевать.

Он, мрачно кивнув, отъезжает. Белозубо улыбаясь, подходит Элий Адриан, он слегка прихрамывает на почему-то босую правую ногу.

- Прекрасная работа, Марк! - кивает он на Тирцебала. - Мы всё видели. Ты достоин имени своего деда, - консуляра Клувия Руфа.

В его голосе звучит почтение. Я усмехаюсь про себя, мой земной дед при Гальбе управлял Испанией и вся тамошняя провинциальная знать, включая Ульпиев и Элиев, до сих пор уважает его память.

- А вот скажи мне, достойный Публий, - что, в Афинах это такая новая мода, ходить обутым на одну ногу?

Слегка смущенный, Адриан садится на корточки над Тирцебалом и дёргает мою спату за голый хвостовик, безуспешно пытаясь её вытащить.

- Ремень на калиге лопнул, вот я и босиком, - отвечает он. - Хорошо, что рукоять с меча соскочила, когда он был уже в теле.

- Повезло, - равнодушно отзываюсь я.

- Везёт достойным, Марк, - он выпрямляется. - Прикажи кому-нибудь из своих людей отрезать голову, - надо отвезти её Траяну.

Я, кивнув в ответ на его приказ, поднимаюсь и смотрю вокруг. Мои фракийцы частью ловят лошадей, оставшихся  без всадников, частью бродят между мёртвыми даками, что-то там рубят, что-то обдирают с трупов. Обычная картина. Адриан, проследив мой взгляд, брезгливо поджимает и без того тонкие губы, - война. Да, война, молча соглашаюсь я…

К нам осторожно подъезжает Гермолай. Адриан берёт у него повод своей ниссаянки. Мальчик во все глаза смотрит на поверженного гиганта-князя, на его залитый кровью, огромный топор-лабриум, валяющийся у нас под ногами. Гермолай спешивается.

- Ты был прав, как всегда, впрочем, - грустно говорит он по-гречески Адриану. - Если бы он налетел на меня… Но Марк так легко с ним справился!