Я вернусь! Неудачные каникулы - [27]

Через луг я шёл не по тропинке, а прямо по траве, почти до колен вымочив росою ноги. У реки пожалел, что не взял плавки. Я зашёл за кустик, чтобы Саша с косогора не увидела меня голым, сбросил трусы и прыгнул в Урал.

— Ух, ты!

Долго купаться я не посмел — Саша ждала воды, могла из-за меня опоздать с завтраком. Окунувшись несколько раз, я взял ведро, забрёл поглубже, набрал воды и, держась за ивовый кустик, выбрался на крутой и скользкий берег.

Я с удовольствием шёл по кочкам с тяжёлым ведром, я нёс его, как драгоценность. Ну как бы она сейчас пыхтела с ведром, эта щуплая девчонка! А для меня это пустяки. Я могу принести сто вёдер подряд, тысячу вёдер, я могу натаскать для Саши целое озеро воды, и пусть она плавает по этому озеру в маленькой лодочке с белым парусом.

— Принёс? — равнодушно сказала Саша, когда я поставил ведро возле очага.

О неблагодарная!

— Нет, на верблюде привёз. Хоть бы спасибо сказала…

— Я потом сразу два скажу, когда ты рис помоешь.

Что ж, я пошёл и на эту жертву. Вымыл рис, а потом мы стали вместе варить полевую кашу. Когда двое выполняют какое-нибудь одно дело, то это всегда создаёт некоторую безответственность, поэтому каша у нас оказалась недосоленной и слегка подгорела, так что Вольфрам даже сказал что-то вроде:

— Пора бы уж научиться…

Но сказано это было негромко и не вполне конкретно — чему научиться, и Саша не приняла на свой счёт.

Впрочем, смаковать завтрак особенно не приходилось: сегодня мы переезжали в новый лагерь. Неизвестно, когда придёт машина. Вдруг через час уже заурчит за берёзами, а у нас ничего не готово. Поэтому в темпе съели кашу, выпили чай и принялись за сборы.

Вот упала с колышков главная палатка. Мы с Вольфрамом свёртываем огромный неподатливый брезент. Колышки неприкаянно торчат на месте нашего бывшего жилища. На примятой спальными мешками пожелтевшей траве валяется линялая голубая майка.

— Виктор, твоя майка?

— Я её целую неделю ищу! — обрадованно говорит Витька.

— Почаще надо кочевать, — говорит Вольфрам, — все пропажи найдутся.

Часа через два всё было готово. Свёрнутые палатки лежали рядышком, готовые к путешествию. Забитые ящики с образцами и с продуктами стояли тут же. Спальные мешки, перевязанные ремнями, умостились под берёзкой. Ведро. Чайник. Рюкзаки.

— Да где же машина? — беспокоилась Саша. — Пожалуй, тут и обедать придётся.

— Как бы не пришлось ночевать, — сказал Витька.

— Придёт, — успокоил Вольфрам. — У геологов каждый день на учёте, тут нельзя нарушать график, это не завод.

— Я вижу — ты здорово заводское производство представляешь, Вольфрам, — сказал я.

— Завод — под крышей, а мы — под открытым небом, — объяснил Вольфрам.

— Что, готовить обед? — со вздохом спросила Саша.

— Конечно, готовь, — распорядился Вольфрам.

Я опять сбегал за водой. Витька развёл огонь. Хорошо дежурить, когда у тебя столько добровольных слуг… Один Вольфрам лежал на траве, закинув за голову руки, и глядел на редкие мелкие облака, раскиданные по бледно-голубому небесному куполу.

Обед был сварен и съеден, а машина всё не появлялась. Саша собрала в ведро грязную посуду и вопросительно взглянула в мою сторону. И как раз в этот момент Вольфрам сказал:

— Пошли, ребята, на пляж, позагораем.

Я стоял в нерешительности. Чёрт побери, не ходит же она в моё дежурство со мной на Урал мыть посуду! Целый день таскал для неё воду, утром мыл рис, встал из-за неё на полтора часа раньше — ей всё мало. Первый раз за всё время можно днём полежать на песке, так нет, иди с ней мыть посуду. Не пойду!

— Брать твоё полотенце? — спросил Витька.

Вольфрам взглянул в мою сторону и сразу сообразил, в чём дело.

— Бери, — ответил он Витьке.

Я рассердился. Купание — это личное дело, с какой стати он распоряжается?

— Саша одна управится с посудой, — жёстко добавил Вольфрам, разгадав мой протест.

Саша подняла ведро и, ни на кого не глядя, пошла по крутой тропинке вниз. Чашки у неё в ведре сердито погромыхивали.

Она пошла налево, по открытому косогору, а мы — в противоположную сторону, через берёзовый лесок. Песчаный пляж находился не так уж близко от лагеря, но в пределах голосовой связи, если, конечно, не жалеть голоса.

Говорят, легко быть эгоистом. Ничего подобного! Я лежал на горячем песке, солнце гладило мою голую спину жгучими лучами, ветер ласкал мою кожу нежными дуновениями, а я не испытывал никакой радости. Потому что я был эгоист. Я тут валялся на песке, раскинув руки и прикрыв голову носовым платком, а Саша в это время одна на берегу тёрла песком закопчённое ведро и, возможно, плакала от обиды. Если бы не вмешался Вольфрам… За что он не любит Сашу?

— Вольфрам, за что ты не любишь Сашу?

— Я? Сашу?

— Заметно, — поддержал меня Витька.

Вольфрам пружинисто сел на песке, обхватил руками колени.

— Человек вовремя должен становиться взрослым, — сказал он. — Есть вещи, которыми нельзя играть.

По-моему, его соображения не имели никакого отношения к Саше. Вольфрам заметил, что я его не понял.

— Её ни на грош не интересует геология, — добавил он.

— Ты не любишь всех, кто не любит геологию? — запальчиво спросил я.

— Она не любит геологию, но собирается ей служить — вот в чём беда, — резко ответил Вольфрам. — Без любимого дела человек живёт нищим.