Я, верховный - [44]
В такой обстановке двести нотаблей собрались в осином гнезде, именовавшемся епископатом. Нет худа без добра: не желая того, эти тряпичные куклы образовали парагвайское учредительное собрание. Восстание уже поднималось как на дрожжах; но, конечно, не там. Итак, дорогие соотечественники, провозглашает некий гачупин, рупор губернатора, потерявшего голос (а вскоре за тем и право голоса), признаем тут же без голосования верховную власть Регентского совета как законного представителя Короны и будем поддерживать братские отношения с Буэнос-Айресом и остальными провинциями вице-королевства. Но так как соседняя бразильско-португальская империя только и ждет случая проглотить эту прекрасную провинцию, добавил советник-сарацин, и держит свои войска на обоих берегах реки Уругвай, нам надобно ополчиться для зашиты от этого врага. Покажем, кто мы такие и как мы понимаем свой долг, не позволив властвовать над нами никому, кроме нашего законного государя. Таков был, заимствуя выражение Цезаря из его записок, «ахиллесов довод» роялистов в сложившихся обстоятельствах.
Nequaquam![97]. Я сказал: испанское правление на нашем континенте отжило свой век. Завизжал губернатор- интендант в свой рожок; завизжали испуганные крысы, собравшиеся на конгресс. Епископ перевел на латынь свое пасторское ошеломление. Он оперся на посох и дрожащей рукой уставил на меня нагрудный крест. Наш августейший монарх остается государем Испании и ее заморских владений: и островов, и материка — всей твердой земли! Все повскакали с мест, поднялся неслыханный галдеж. Я хлопнул рукой по столу, чтобы водворить тишину. У нас монарха больше нет, вот и весь наш ответ! Здесь, в Парагвае, твердая земля — это твердая воля народа сделать свою землю свободной отныне и навсегда! Единственный вопрос, который нам предстоит решить, — это вопрос о том, как мы, парагвайцы, должны защищать свою независимость от Испании, от Лимы, от Буэнос-Айреса, от любой иностранной державы, пожелающей нас поработить. На каком основании синдик-генеральный прокурор позволяет себе эти бунтарские речи? — взвизгнул какой-то пришлый мозгляк, роялистская крыса. Я вытащил два пистолета[98]. Вот мои аргументы: один — против Фердинанда VII, другой — против Буэнос-Айреса. Держа палец на курке, я потребовал от губернатора, чтобы он поставил на голосование мое предложение. Он решил, что я сошел с ума. С рожком во рту он, заикаясь, проговорил срывающимся голосом: вы же обещали помочь мне в борьбе против крамолы! Это я и делаю. Крамольники теперь роялисты и портеньисты. Он обалдело заморгал. Его выпученные глаза перебегали с рожка на мои пистолеты. Я требую, чтобы мое предложение было немедленно поставлено на голосование, сказал я, еще раз хлопнув рукой по столу. Многие подумали, что я выстрелил из пистолета. Самые пугливые бросились на пол. Епископ нахлобучил митру на глаза. Губернатор делал отчаянные жесты, хватаясь за воздух, как утопающий. Его сторонники вступили в действие. Послышался крик: Да здравствует Регентский совет!, поднялся шум. Принесли урну для голосования. Роялисты побросали в нее свои бумажки, крича до хрипоты: Да здравствует восстановление политического статута провинции! Губернатор вновь обрел дар речи. В этот момент, как мне рассказал потом Хосе Томас Исаси[99], внезапно вбежали ряженый в костюме клоуна — неподалеку происходило народное празднество — и два негра, гнавшиеся за ним. Это странное вторжение вызвало в собрании полный переполох. Говорят, первый негр схватил один из моих пистолетов, тот, что предназначался для короля. Он выстрелил в клоуна, и тот упал позади кресла губернатора, за которым пытался укрыться.
Я ничего этого не видел. Если то, что рассказал предатель Исаси, достоверно, то за этим спектаклем, без сомнения, крылись махинации роялистов, старавшихся сорвать ассамблею. Была ли это всего лишь пантомима или нет, могу только сказать, что это дает достойное представление о том, что там происходило. За минуту до того я покинул епископский курятник, проложив себе дорогу через скопище галдящих гачупинов, и вышел на улицу, переполошив всех этих клуш и каплунов-клириков, должностных лиц, извращенно-развращенных литераторов, которые продолжали кудахтать, толпясь вокруг двух пистолетов, представлявших мою аргументацию.
Недолго продлиться суждено было их торжеству. Я унес с собой яйцо Революции, чтобы в подходящий момент из него вылупился птенец.
(Написано на полях незнакомым почерком) Ты захотел подражать Декарту, который терпеть не мог свежих яиц. Он выдерживал их в золе, а потом выпивал зародышевое вещество. Ты хотел сделать то же самое, не будучи Декартом. Но ты не собирался каждое утро завтракать Революцией вместе с мате. Ты превратил эту страну в яйцо очищения и искупления, яйцо, из которого вылупится неизвестно что, неизвестно как, неизвестно когда. В зародыш самой процветающей страны в мире, который так и остался зародышем. В золотое яблоко на древе человеческой легенды.
