Я, верховный - [32]

Да, Патиньо, как обстоит дело с другим расследованием, которое я приказал тебе провести? Относительно тюремной колонии Тевего, сеньор? Вот отношение к начальнику гарнизона Вилья-Реаль-де-ла-Консепсьон с указанием снести колонию. Не хватает только вашей подписи, сеньор. Нет, дубина! Я говорю не об этом селении каменных призраков. Я приказал тебе расследовать, кто тот священник, который, неся святые дары к умирающему, преградил мне дорогу в тот вечер, когда я упал с лошади. Да, сеньор; но ни один священник не нес святые дары в этот вечер. Не было ни одного умирающего. Я это проверил самым тщательным образом. Насчет этого дела или глупой выходки, как вы говорите, сеньор, ходили только глухие слухи. Надо говорить не слухи, а слухи, негодный слухач. Совершенно верно, сеньор, слухи, домыслы, сплетни, которые из ненависти к правительству распускали аристократишки, чтобы доказать, что ваше падение было наказанием божьим. На основе этих злокозненных слухов был даже состряпан дешевый пасквиль, который передавали из рук в руки. Вот досье, в котором собраны все сведения касательно этого дела, Вашество. Вы прочли его по возвращении из госпиталя. Хотите, сеньор, я вам снова прочту эти документы? Нет. Хватит тратить время на пустяки, которые охочие до слухов писаки будут пережевывать на протяжении веков.

И это они будут защищать истину посредством поэм, романов, басен, памфлетов, диатриб? В чем их заслуга? Только в том, что они повторяют сказанное или написанное другими. Приап, этот деревянный бог из античного пантеона, запомнил кое-какие греческие слова, которые он слышал от своего хозяина, читавшего в его тени[65]. Петух Лукиана[66] две тысячи лет назад так часто общался с людьми, что в конце концов заговорил. И фантазировал не хуже, чем они. Если бы только писатели умели подражать животным! Герой, пес последнего испанского губернатора, хоть и был пришелец и роялист, показал себя более искусным оратором, чем самый искушенный ареопагит. Мой невежественный и неотесанный Султан после смерти стал по меньшей мере столь же мудрым, как Соломон. Попугай, которого я подарил Робертсонам, читал Отче Наш в точности таким же голосом, как у епископа Панеса. И притом лучше, гораздо лучше, чем этот болтун и хвастун. С более чистой дикцией, не брызгая слюной. Преимущество попугая в том, что у него сухой язык. И более искренняя интонация, чем у клириков с их лицемерным жаргоном. Чистое животное, попугай болтает на языке, придуманном людьми, не сознавая этого. И главное, не преследуя никакой утилитарной цели. Со своего обруча, подвешенного на свежем воздухе, он, несмотря на домашний плен, проповедует живой язык, с которым не сравниться мертвому языку писателей, запертых в клетках-гробах своих книг.

В истории человечества были эпохи, когда писатель был священной особой. Он писал священные книги. Всеобщие и всеобъемлющие книги. Кодексы. Эпопеи. Пророчества. Изречения на стенах склепов. Поучения в порталах храмов. Отнюдь не гнусные пасквили. Но в те времена писателем был не отдельный индивид, а народ. Он передавал свои тайны из века в век. Так были написаны древние книги. Неизменно новые. Неизменно живые. Неизменно обращенные в будущее.

Книги имеют свою судьбу, но нет книги, которая была бы подарком судьбы. Даже пророки не смогли бы написать Библию без народа, от которого их отделили символ и миф. Греческий народ под именем Гомера создал Илиаду. Египтяне и китайцы диктовали свои исторические повествования писцам, которые отождествляли себя с народом, а не переписчикам, которые чихают над текстом, как ты. Творение Народа-Гомера — вымысел. Как таковой он и был принесен в дар человечеству. Как таковой он и был принят. Никто не сомневается в том, что Троя и Агамемнон так же не существовали, как не существовали Золотое Руно, перуанский Кандире, Земля-без-Зла и Лучезарный Город наших индейских легенд.

Однорукий Сервантес написал свой великий роман рукой, которой у него не было. Кто мог бы утверждать, что Тощий Рыцарь Зеленого Плаща менее реален, чем сам автор?[67] Кто мог бы отрицать, что толстый оруженосец, который тащится верхом на муле за клячей своего господина, одновременно менее реален и более реален, чем ты, секретарь, держащий ноги не в стременах, а о лохани и плохо правящий даже своим пером?

Спустя двести лет уже нет живых свидетелей приключений Дон Кихота и Санчо Пансы. Читатели, которые на двести лет моложе их, не знают, сказки ли это, подлинные истории или вымысел, выдаваемый за правду. То же самое произойдет и с нами: мы станем ирреально- реальными существами. Значит, мы не перестанем существовать. Тем лучше, Ваше Превосходительство!

Во всех странах, считающих себя цивилизованными, следовало бы принять такие же законы, какие я ввел в Парагвае против щелкоперов всякого пошиба. Против развращенных развратителей. Бездельников. Негодяев. Мошенников, прохвостов, подвизающихся в литературе. Тогда было бы искоренено наихудшее зло, от которого страдают народы.

«У желчного диктатора есть целая кипа тетрадей с цитатами из хороших книг. Когда ему требуется составить какую-нибудь бумагу, он их просматривает и отбирает наиболее эффектные, на его взгляд, изречения и сентенции, которые и вставляет кстати и некстати. Все его усилия сосредоточиваются на стиле. Он запоминает и заимствует из хороших панегириков фразы, которые произвели на него наибольшее впечатление. Чтобы разнообразить свой лексикон, он всегда держит под рукой словарь. Без него он никогда не работает. История римлян и письма Людовика XIV — его молитвенник. А теперь он начал изучать английский язык с помощью своего торгового партнера Робертсона, чтобы воспользоваться хорошими книгами, которые тот имеет или достает для него через своих компаньонов из Лондона и Буэнос-Айреса.