Я в Лиссабоне. Не одна - [40]

— Бедняге отрежут и хер? — спросил я.

Он кивнул. После этого я узнал, что обо всяком случае членовредительства врачи обязаны докладывать полиции.

— А членовредительство налицо, — сказал он, хихикая, — вернее, на член…

Мы сошлись на десяти тысячах долларов. Это была стоимость моего дома по тем безумным временам. Он дал мне две недели сроку, и я пошел проведать Наташу. Она лежала в палате чуть смущенная, но явно НАТРАХАВШАЯСЯ.

— ЗАЧЕМ? — единственное, о чем я ее спросил.

— Он был такой… завораживающе — огромный, — ответила она.

— Ну, ты хоть его вымыла? — спросил я.

Она хотела что-то ответить, но я, плача, вышел и больше не видел ее никогда.

Я продал дом и, зашив вырученные деньги в рубашку, уехал жить в Подмосковье. К сожалению, эти пронырливые молдаване понаехали и сюда, так что толком я не смог устроиться и на новой родине. Работать не стал. Снял квартиру и начал сидеть у окна. В Москве расстреляли какое-то здание из танков, в Чечне началась первая война, а потом и вторая, взорвались дома, листья то падали, то зеленели, а я все сидел и смотрел в окно.

Иногда до меня — из перешептываний местных молдавских дворников — доходили слухи о том, что происходит в Молдавии. Например, я слышал девичью фамилию Наташи. Оказывается, она стала известной журналисткой, телеведущей и активной участницей национального возрождения. Возненавидела русских. Боролась с ФСБ. А те, чтобы ее скомпрометировать, напоили девушку спиртным со снотворным и подложили ей в постель карлика с невероятно огромным членом. Говорили, этот русский агент-карлик выебал таким образом ВСЕХ активистов национально-освободительного движения…

Еще дворники говорили, будто в Кишиневе стали работать очистные, и перестало вонять говном с утра до ночи. Но это была совсем уж фантастика, так что я перестал их слушать.

Просто сидел себе, ждал, пока деньги кончатся, и не задумывался о том, что со мной произойдет, когда это произойдет. Очень наивно с моей стороны… Вроде как ждать зиму, надеясь в глубине души на то, что она все-таки не наступит. Мысли о зиме, в свою очередь, наводили меня на мысли о Васяне-Обрубке. Интересно, как он там, без хера? Мысли о хере навевали на меня мысли о Наташе. Ну, и так без конца. А потом деньги кончились, и меня выставили из съемной квартиры. Вещей у меня было всего на одну сумку — из дому-то я почти не выходил. Так что я приехал на какой-то вокзал налегке и, слегка дрожа от холода, сел в электричку. Что делать и куда ехать, я не знал. «Интересно, попаду ли я, пересаживаясь с одной на другую электричку, во Владивосток», — подумал я.

Почему именно во Владивосток, я не знал.

Может быть, потому, что ехать туда дольше всего?

— Куда ты едешь? — спросил меня человек в форме.

Я задал этот вопрос себе, и меня будто током ударило. Я молчал, потрясенный тем, что ехать-то мне НЕКУДА.

— Кто ты такой? — спросил он.

— Ты пьяный? — спросил он.

— Тебе нехорошо? — спросил он.

— Эй, — позвал он меня.

Я молчал, лишь смотрел на него удивленно.

— Кто ты?! — переспросил он.

— Кто ты — и кто я, — сказал я медленно.

— Я контролер, а ты? — спросил он с издевкой.

— Я? — спросил я его медленно и недоуменно.

— Ты, — сказал он насмешливо.

«И правда, — подумал я. — Кто я?» Мужчина ждал.

— Я поэт, — медленно сказал я ему единственное, что меньше всего смахивало бы на ложь.

Встал на сиденье электрички, та тронулась, и я нараспев начал читать:

…то предание рассказывают индейцы

селения Бельцы,

предки которых некогда жили

поблизости от большого озера, созданного инопланетными

пришельцами — жителями Атлантиды, царившей на землях

нынешней Молдавии.

Эта Атлантида звалась Молдавская Социалистическая

Советская Республика.

Что значат эти четыре…

Контролер, махнув рукой, пошел дальше. Но я все равно дочитал. Люди в вагоне занимались кто чем и не обращали на меня никакого внимания. Но когда я закончил, кто-то передал мне какую-то мелочь. Получалось как раз на обед.

Я сел и, кажется, понял, чем буду заниматься в ожидании Владивостока.

Денис Епифанцев Джеймс

Я замираю перед витриной Girard-Perragaux Pets.

В витрине копошатся механические щенки. Они сделаны в ретро-стиле, у них иллюминаторы в медных боках: посверкивают вращающиеся шестеренки, крутятся колесики и вздыхают поршни. Щенки играют, встают на задние лапы, звонко тявкают. Старинные электрические лампы накаливания на витых шнурах освещают собачек желтым, как будто их слегка припудрили, светом.

Зимний день в Нью-Йорке.

Я кутаюсь в пальто и шарф.

На ногах широкие брюки и непромокаемые ботинки с мехом.

Под ногами платформа «Нью-Йорк»: где-то глубоко под этой мелкой сеткой вибрируют антигравы. Если замереть, можно почувствовать, как Нью-Йорк дрейфует в сторону Исландии.

Несмотря на ледяной ветер с крупицами льда, которые шлифуют лицо, если идти против; на холод, который забирается под пальто и свитер, как руки насильника, и обжигает спину… Несмотря на это, мне кажется, будто я счастлив. Определенно счастлив. Ну, задумайся, какое это удовольствие — чувствовать. Какая это радость — иметь тело.

Я пытаюсь глубже спрятаться в шарф, щетиной цепляюсь за складки и ловлю ноту парфюма, который нанес полчаса назад в магазине. Чувствую прикосновение шерсти свитера к спине и плечам. Чувствую, как ткань штанов, подчиняясь порывам ветра, обнимает ноги. И обувь — мягкая и податливая — не пропускает холод. Ноги в этом холоде кажутся обжигающе горячими.