Я в Лиссабоне. Не одна - [41]

Чувствую, как бьется сердце: гонит кипящую кровь от ног вверх к озябшей спине, а холодную от головы вниз — чтобы там ее согреть.

Мне тепло, хорошо. Я специально замираю перед витриной, дабы этим внутренним взглядом осмотреть тело, осознать его. Не витрина мне интересна — мое отражение в ней.

Я провел последние двадцать лет в диком космосе. Андроидом работал на «Европе». Когда-нибудь мы обязательно пробьемся и узнаем, есть ли там жизнь — под этой толщей льда: ну эти фантастические киты, что живут там уже миллионы лет, или их хитиновые покровы, или остатки их цивилизации. Когда-нибудь.

Обязательно.

Но не сегодня.

Сегодня у меня отпуск.

Или так — я решил, что пора уже вспомнить, ради чего я все это делаю.

Двадцать лет в диком космосе, в теле андроида: можно забыть, зачем ты на это соглашаешься. Все же знают, что секс — прежде всего тело, а когда твое сознание перенесли в машину, у которой нет желез, гормонов и всего такого — электроны не заменяют тестостерон, — ничего не отвлекает от работы. Двадцать лет ты только и делаешь, что считаешь, прогнозируешь, анализируешь. Ты избавлен от лишнего, от всего слишком человеческого, ты думаешь о том, как сделать то или это, как оптимально распределить усилия. Экономика. Прагматика.

За двадцать лет, что ты был машиной, очень легко забыть, зачем ты на это соглашался.

И я тушу окурок о его грудь. Левую грудь. Пониже ключицы. Он не смотрит на меня. Молчит. Его лицо чуть подернулось судорогой.

Выбирая между всеми удовольствиями обитаемой Вселенной, я решил вернуться на Землю. Транснейронный перенос сознания занял чуть меньше часа, благо тело было заказано заранее, Костя позаботился об этом. Я не совсем уверен, будто это — то, чего я хочу. Мне кажется, Костя воплотил свои фантазии: почти два метра ростом, широкие накачанные плечи, узкие бедра… блондин с зелеными глазами.

Я бы предпочел быть брюнетом с простыми карими глазами, ниже ростом и более худым, но уже не стану спорить. Ждать новое тело не долго, но слишком долго для меня — внутри что-то свербит, пульсирует. У машины, конечно, ничего такого не бывает, но что-то же я чувствую…

После всех этих лет в космосе, когда я был андроидом, когда ощущений нет, все эти чувства, это тело, кожа, пальцы, которые обжигает стаканчик с кофе, купленный в Starbucks’e, — и ледяной ветер, волосы, мех, шерсть, свитер… Какое это удовольствие — иметь тело!

Я смотрю на себя в витрине. Этому телу двадцать лет.

Зимний день в Нью-Йорке. Тусклый.

Небо затянуто серыми тучами.

Я смотрю на собачек в витрине.

Девочка.

Девочка в пальтишке и шапочке, как будто уменьшенная копия мамы: это из-за того, что на ней такое же пальто, как и на матери, стоящей рядом, только маленькое, прижала руки и лицо к холодному стеклу. Она задыхается от восторга, оставляя на нем белое, быстро исчезающее дыхание.

— Смотри, мама. Мама! Смотри! Какие. Давай купим! Я буду с ней гулять.

Ох.

Три дня назад в Шанхае.

Маленькая девочка гуляла с механической собачкой.

Водила ее на поводке. Платьице в цветах, белые носочки, белые сандалии. Коричневый поводок.

Собака залаяла на нас, когда мы проходили мимо, — спонтанность, заложенная в программе.

— Кити, — улыбнулась няня в синем форменном платье.

— Кити! — сказала девочка строго собачке.

Три дня назад в Шанхае.

Не знаю, кто как, а мы первым делом, получив новые тела, отправились в Шанхай.

Клубы, рестораны, бани, одежда из шелка и кожи, все, что можно попробовать на вкус: еда, выпивка, парфюмерия. Хотелось все вспомнить: вкус, запах.

Это как запой.

И, конечно, самое главное… То, ради чего стоит иметь тело и ехать в Шанхай, — «Дом цветов».

Все, что ты хочешь.

Когда проводишь двадцать лет в диком космосе, времени на самом деле очень много. Можно учиться, читать, слушать музыку. Я смотрел кино. То старое развлечение, которое появилось во втором тысячелетии.

Все эти мужчины и женщины. Автомобили на колесах. Все эти странные истории про страсть.

Я смотрел — и тогда, наверное, у меня появилась эта идея. Я не могу сказать, когда точно, я даже плохо себе представляю, как она сформировалась. Все же знают, что сексуальное — это телесное вначале, а когда у тебя вместо тела кусок железа, откуда может появиться желание? Сложно понять, но оно появилось.

Это было даже не желание, это как картинка, открытка: вот я, вот он. Мы в комнате. Жалюзи на окнах. Он сидит на кровати, я стою перед ним, между его ног. Он расстегивает пуговицы на моей рубашке. Я держу его за подбородок и провожу подушечкой большого пальца по его губам, тушу сигарету ему о грудь. На коже появляется красный ожог. Он сдерживает стон.

Я беру его за затылок.

Что будет потом, я плохо себе представлял. Эта картинка в моей голове была статична. Свет. Стены. Дешевые репродукции. Разобранная постель. Как будто эти двое — они на сцене, а вот я сижу в темном зале и наблюдаю.

Главное не это. Главное, что Он был Джеймс Дин.

Я видел его в тех фильмах, восстановленных по памяти клонированных режиссеров и кинокритиков, где он что-то такое делал. Я не очень понимал, что именно, но там был момент… Это был фильм «Нет смысла бунтовать», когда он дрался с кем-то, падал на землю и у него была разбита губа. там еще была кровь — очень яркая, красная. он смотрел — и вот этот взгляд и поза, в которой он лежал… Это, наверное, что-то личное, какой-то фетиш — гипнотический, завораживающий.