Я умираю за Родину, за тов. Сталина, за тов. Блэкмора, за... маму - [2]

— Ты кто? — спросил он, изучая выпученными глазами потолок.

— Я? Юра, — ответил я.

— А я лейтенант Красной Армии, — гордо сказал побитый мужик. — Ты в каком звании?

В ответ я пожал плечами.

— Ты молодой, ты должен быть в армии, защищать Родину, товарища Сталина.

— Мужик, какая армия? У меня «белый билет», — удивленно отнекивался я. — Сталин какой–то…

— Ах ты, кулацкий выкидыш, да я тебя… придушу сейчас, контра!

Он привстал на правую руку, заскрипел зубами и посмотрел на меня звериными глазами.

По коридору опять послышались шаги. Дверь камеры отворилась, и те же двое солдат в чёрном, втолкнули к нам бабку. Бабка была в белом платке, лицо изрезано паутиной глубоких морщин, ситцевое платье висело на ней, как на вешалке. За собой она тащила на поводке козу.

— Бле, бле, бле, — заблеяла коза.

— Иди. Иди, бабка, — командовали конвоиры. — А ты, иди сюда.

— Кто, я? — спросил я.

— Да, ты.

Солдаты вытащили меня из камеры, и один из них двинул мне сапогом по заднице.

— Пшёл, — буркнул он.

— У–у–у, — застонал я, пытаясь сопротивляться.

Они втащили меня в комнату и толкнули к столу, за которым сидел мордастый, холёный офицер в кожаном плаще, в нахлобученной на лоб высокой фуражке, на которой выделялся золотой значок в виде черепа.

— Большевик, коммунист, комсомолец?! — завопил он писклявым голосом.

— Нет, нет… — упирался я. — Я таких слов–то и не знаю. Я студент…

— Не сметь мне врать, русская свинья! — продолжал он меня поносить. — На подписывай, и будешь жить. — Он сунул мне под нос бумагу.

— Что это?!

— Это добровольное вступление в армию фюрера.

— У меня «белый билет», я болен шизофренией.

— Знаю, знаю, как ты «косил» от армии. Вся твоя болезнь «липа». Ты здоров, сука!!

Он вскочил из–за стола и двинулся ко мне навстречу. Я тоже зачем–то встал. Его сапоги сверкали, как зигзаги молний, смазанные салом. Один из этих зигзагов угодил мне между ног.

— Уф, уф, уф, фу–у–у-у, — сдерживая удар, встав в характерную позу футболиста, который стоит в «стенке», выдохнул я. — Зачем же по яяяцам? Мне ж ещё замуж выходить, то есть жениться.

— Ну что, будешь подписывать?! — восклицал офицер.

Вместо ответа я показал ему фиг, в смысле, иди ты на фиг.

— Ну–ка Ганцы, — сказал мордастый. — Отмудохайте его как следует.

Ко мне подбежали солдаты и, принялись, бить куда попало. Очнулся я в камере, лейтенант делал мне перевязку. В углу бабка молилась Богу и блеяла коза.

— Юр, ты как? — спросил лейтенант. — Силы есть? Нас теперь трое, будем готовить побег. Бабку я в расчет не беру.

Я водил по комнате блуждающий, безумный взгляд.

«Действительно, можно сойти с ума», — думал я.

— Куда ты смотришь? — спросил лейтенант. — Вот он новенький сидит. Его зовут Сергей.

При слове «Сергей» всё мое тело напряглось, вытянулось, будто я проглотил лом.

— Кто?! — завопил я.

Превозмогая боль, шатаясь и сжимая кулаки, я пошёл на сидящего в углу парня. Парень был толстый, маленького роста, на его ушах сидели наушники. В руках он держал чипсы «Лейс». Он хрустел, чавкал, жрал их и к тому же слушал музыку, покачиваясь в её ритме. Я подошёл к нему и врезал оплеуху. Парень колобком покатился по топчану и завалился в угол.

— Юра! Что ты делаешь?! — закричал лейтенант. — Сергей, он же радист. Он передал шифровку товарищу Сталину. Что мы готовим побег. А ты его так. Зачем?

— Лейтенант, ты… Лейтенант, я… Лейтенант, он…, — я задыхался, у меня не было слов.

Понурив голову, я пошёл в угол, где сидела бабку.

— Сынок, помоги подоить козу, — попросила бабка.

— Бабка, тебя–то за что? — подходя к козе, спросил я.

— Я партизанам помогала, раненым носила молоко, — грустно ответила бабка. — Меня завтра расстреляют, но я, ни о чём не жалею.

В голове была каша. Я, молча, сидел и доил козу. Молоко монотонно сливалось в миску. Я, как собака, облизывал руки. Молоко пахло детством, материнской грудью, будущей новой жизнью.

— Так, всем спать, — скомандовал лейтенант. — Юр, ты ляжешь с бабкой, а я с Сергеем. Подъем в пять, будем готовить побег. Всё, всем спать. Отбой!

Немного посуетившись, мы легли спать; бабка к стенке, я на край. Сон пришёл быстро.

Это мой сон (дубль один).

«Сергей, мой товарищ, ехал на лыжах вместе с Катькой «1», тандемом, сзади. При каждом движении Катька «1» высовывала язык и блеяла, как коза:

— Бле, бле, бле.

Катька «2» тоже ехала на лыжах, но была одна. Я бежал за ней по сугробам босиком и кричал:

— Стой!

А она, ехидно улыбаясь, показывала мне язык и кричала в ответ:

— Бля, бля, бля.

Вдруг у меня выросли крылья, взмахнув ими, я полетел. Ещё немного и я догоню её. Я уже встал на лыжи сзади, и, обхватив Катьку «2», напряг все свои члены…»

— Рота, подъем!!

Я вскочил и ринулся в темноту, ударившись головой о железную дверь, кубарем покатился обратно.

— Рота, выйти строится!! — орал лейтенант.

— Лейтенант, ты чего орешь?! — завопил я, потирая ладонью голову. — Куда строится?

— Ай–я–яй, — уже спокойно сказал лейтенант. — Ты посмотри, что радист делает?

Я повернулся и посмотрел в угол. В углу, положа одну руку на портрет нарисованного старика, спустив штаны и сверкая голым задом, Сергей–радист второй рукой делал характерные движения онаниста.