Я ухожу - [47]

«Я не наводил справок на эту тему». — «Кроме того, я сильно подозреваю, — продолжал Феррер, — что вы скрылись не просто так, — за вами наверняка водятся еще кое-какие неблаговидные делишки». Делаэ вспомнил о злосчастном Палтусе и воздержался от комментариев. «Ладно, — сказал он наконец. — Я проиграл. Мне ничего не остается, как признать свое поражение. Но скажите на милость, что мне теперь делать? В конце концов, это ваша забота, вы-то сами выйдете сухим из воды!» — нагло добавил он.

В ярости Феррер бросился на Делаэ, опрокинул наземь и, беззвучно ругаясь, сдавил ему горло. «Ах ты гомик вонючий! — закричал он наконец в полный голос, забыв, что минуту назад упрекал себя в излишней грубости, — сволочь ты проклятая!» Его жертва, запрокинув голову над бурлящей рекой, тщетно пыталась протестовать, но из хрипящего рта вырывались лишь невнятные мольбы: «Нет… не надо… прошу…».

Вот уже год, как мы познакомились с Феррером, но все еще не удосужились описать его с физической стороны. Впрочем, нынешняя коллизия не располагает к долгим рассуждениям, а потому будем кратки: это довольно высокий пятидесятилетний брюнет с зелеными, а иногда и серыми глазами, недурной наружности; добавим, что, невзирая на его сердечные проблемы всех видов и отнюдь не богатырскую мускулатуру, он способен действовать с удесятеренной силой, стоит ему занервничать. Что и произошло в данном конкретном случае.

«Говнюк поганый! — продолжал он браниться, вцепившись мертвой хваткой в горло Делаэ. — Чертов жулик, чтоб ты сдох!» По мосту мчались машины, внизу прошло рыбачье судно с потушенными огнями, четыре пешехода проскользнули мимо, игнорируя их потасовку, — никто не остановился, хотя она явно грозила окончиться скверно. «Нет… — хрипел Делаэ, — прошу вас… не надо!» — «Молчи, мерзавец, молчи! — свирепо кричал Феррер, — или я тебе всю морду расквашу!» Делаэ уже бился в конвульсиях, и Феррер почувствовал замирающую пульсацию его сонной артерии так же отчетливо, как биение собственного сердца, несколькими месяцами раньше, во время эхограммы. «Господи Боже мой, — недоумевал он, — да что это со мной такое, почему я сегодня ругаюсь, как извозчик?»

34

Далее жизнь Феррера потечет за отсутствием происшествий в обычном порядке. Сначала он потратит целый день на обратную дорогу, решив ехать до Парижа без спешки. Он проведет несколько часов в Ангулеме, сделав большой крюк не с какой-либо специальной туристической целью, а просто, чтобы пообедать, поразмыслить и составить планы на будущее. В машине за неимением специального регулятора приходилось чуть ли не каждые сто километров настраивать радиоприемник на нужную волну. Впрочем, Феррера это не очень заботило, он едва слушал музыку, она служила ему лишь фоном для прокручивания событий последних двадцати часов.

С Делаэ все обошлось на удивление легко. После нескольких минут бешенства Феррер пришел в себя, и они начали торговаться. Перепуганный Делаэ осознал, что дела его крайне плохи. Возлагая большие надежды на подпольную торговлю сокровищами и огромные барыши, он в несколько месяцев просадил все свои сбережения на дорогую одежду, роскошные гостиницы и теперь остался буквально без гроша. Появление Феррера сокрушило все его планы. Слегка остыв, Феррер затащил Делаэ в какой-то бар старого города, чтобы предложить сделку. Там они более или менее спокойно обсудили ситуацию, и Феррер снова начал обращаться к своему бывшему консультанту на «вы».

Теперь за неимением лучшего Делаэ смиренно просил лишь об одном: навсегда оставить за ним новое имя — Баумгартнер, для обретения которого ему пришлось немало похлопотать и заплатить, — фальшивые документы стоят дорого, и обратного хода уже не было; что ж, Феррер не возражал. Но Делаэ все же попытался урвать свою долю: он назовет местонахождение сокровищ только за энную сумму. Феррер счел его требование идиотским; тем не менее он доставил себе удовольствие поторговаться и в конце концов согласился выплатить тому меньше трети названной суммы, что позволило бы Делаэ некоторое время прожить за границей, по возможности, в стране со слабой валютой. Делаэ выбирать не приходилось, он был согласен на все. В конце концов компаньоны расстались без взаимной ненависти, и к вечеру Феррер прибыл в Париж.

На следующий день первой его заботой стала поездка в Шарантон, где он, следуя указаниям своего бывшего консультанта, отыскал спрятанные сокровища, которые тут же переправил в сейф банка и должным образом застраховал. Уладив это, он отправился к Жан-Филиппу Реймону, чтобы забрать у него акт экспертизы; едва ступив на порог, Феррер столкнулся с Соней. Она ничуть не изменилась, при ней были все те же «Бенсон» и «Эриксон», которые автоматически вызвали в памяти у Феррера третий ее атрибут — Бэбифон. Соня встретила его вполне индифферентным взглядом, но стоило им оказаться наедине в коридоре, ведущем в кабинет Реймона, как она осыпала его едкими упреками за то, что он ни разу не позвонил ей. Поскольку Феррер игнорировал эти упреки, Соня перешла к приглушенным оскорблениям, и Ферреру пришлось спасаться бегством в туалет. Но она настигла его там и бросилась к нему в объятия с криком: «О, возьми, возьми же меня!» Феррер стойко оборонялся, втолковывая ей, что сейчас не место и не время для любовных утех, но Соня разъярилась вконец, начала царапаться, кусаться, а затем, напрочь позабыв о приличиях, бухнулась на колени и попыталась расстегнуть ему брюки, приговаривая: «Ладно, ладно, не строй из себя святую невинность, ты прекрасно знаешь, чего я хочу!» Феррер однако, сам не зная почему, продолжал стоять на своем. Наконец ему удалось слегка утихомирить Соню с ее разнообразными приемами обольщения, и он вышел из этой схватки невредимым, правда, со смешанными чувствами. К счастью, немного позже, вернувшись в галерею, он с удовольствием констатировал, что в его отсутствие дела опять пошли на лад, бизнес как будто начал вновь набирать обороты, хотя, нужно сказать, Феррер до самого вечера так и не смог сосредоточиться на серьезном.